Голосую за любовь

Его непринужденная настойчивость приносила ему успех еще и потому, что люди, а женщины в особенности, любят зрелищность. Искусство только на том и держится. Но к чему такой натиск, спрашивала себя Мори, бледнея или умолкая в обществе Нэда. Она, кажется, его раскусила: он к ней приглядывается, чтобы убедиться, что она у него «на крючке»; поняла и то, что его любовный пыл во многом обусловлен молодостью, жаждущей самоутверждения. Словом, для нее в Нэде не было тайн, или их было все меньше. А коль скоро нет тайн, то и драма, как считала Мори, ей не грозит. Но рядом был безгранично нежный, влюбленный в нее по уши Нэд. Он заключал ее в объятия, обнимал колени. Что происходит в эти мгновения, чем они так притягательны? Может быть, просто виновато лето и красота Нэда? Или никто не может отказаться от любви и того, что сопутствует ей? Любовь — это человек, с которым ты высечешь свою искру для поддержания огня в вечном костре жизни, обретешь безграничные возможности давать и получать взамен что-то очень важное, наконец, забудешь о времени, прильнув устами к устам, слившись в единое целое… Лет через десять, думала Мори не без горечи, от Нэда ничего не останется. Он станет искушенным, крайне расчетливым, располневшим актером. Но пока!.. И она нежно перебирала пальцами по его острым позвонкам… Раскладывая все по полочкам, она сама себе напоминала Эмила. Именно Эмила, хотя была моложе и его, и Нэда.

Эмил тоже думал о Мори. Но уже не в общих чертах и ничуть не абстрактно, как прежде, а постоянно и даже навязчиво. От стадии сомнений, когда он обдумывал, что будет, если он поведет себя по отношению к Мори безрассудно или станет предельно осмотрителен, Эмил перешел к стадии недовольства всеми участниками событий. Безусловно, это было пренеприятнейшее состояние, сопровождавшееся приступами бессильной ненависти и злости, а все последствия этого, особенно с учетом возраста, было трудно предугадать. Эмил неожиданно для себя заключил, что он «сдал». Его лицо сморщилось и приобрело сероватый оттенок, глаза потускнели, он стал рассеянным и забывчивым, порой даже плохо контролировал свои жесты. Скажем, хотел вытереть лоб, а принимался тереть шею. И грустно, и смешно! Ему было стыдно. Он говорил себе в таких случаях: «Эмил, в твоем возрасте негоже…» и так далее. Но перебороть себя, выпутаться из этой бессмысленной ситуации он был не в силах. Он никогда не хотел, чтобы Мори принадлежала ему безраздельно, но ему была невыносима сама мысль, что она может принадлежать кому-то другому. А тот тип! Наверняка какой-нибудь молодчик, которому ничего не стоит обнять ее прямо на улице или пасть перед ней на колени в кабаке. Молодости простительна подобная чушь, собственно, молодость этим и отличается! О боже! Во время встреч с Мори, становившихся все более редкими, Эмил судорожно искал следы присутствия «соперника» и находил их все больше. Мори теперь не рассуждала о бренности жизни и вообще оставила свою прежнюю манеру говорить пространно, не спеша, с легкой улыбкой на губах. Часто замолкала на полуслове; ее разум не занимало то, что произносили уста. Она стала грешить не свойственной ей поверхностностью суждений и подчас с трудом понимала, о чем он ведет речь. Словом, была несосредоточенной. Точнее, сосредоточенной на чем-то другом, о чем не могла говорить, но не могла не думать.