Голосую за любовь

Она не понимала, а может, даже слишком хорошо все понимала, я не решаюсь точно определить. Знаю только, что она качала головой и повторяла, что это страшно.

— Это смешно! — сказал я.

— Ты так думаешь? — Она посмотрела мне прямо в лицо. — А я думаю, что это страшно.

— Увидим! — сплюнул сквозь зубы Атаман. Потом было решено, что к Баронессе пойдем только мы с Рашидой. Атаман будет дожидаться нас на кладбище, где мы и разделим украденное золото. Мы спрячем его под какой-нибудь могильной плитой, а когда в школе кончатся занятия, махнем все вместе из города. Атаману, конечно, незачем было ждать конца учебного года, но он согласился на это из солидарности с нами.

— Пока вы там сидите, я достану билеты на танцы. Сегодня в Доме молодежи группа «Торпеда» — думаю, будет мощно! — Он поднял руку и махнул нам. Название «Торпеда» для джаз-группы мне показалось каким-то странным, но я ничего не сказал, потому что для этого не хватило времени. Мы были рядом с домом Баронессы.

— Может, она еще не дошла! — сказал я, заглянув в окно, но ничего там не рассмотрел. Занавески из темной ткани были плотно задернуты.

— Она же тебе велела постучать три раза, — Рашида сжала мою руку, — стучи!

Я постучал, но в окне никто не появился, хотя внутри послышалось легкое движение и шарканье ног. Затем глухо залаяла собака, и Рашида прошептала:

— Дома. Постучи еще раз.

Я стукнул по оконному стеклу три раза, и наступила мертвая тишина. Мне даже показалось, что я различаю чье-то дыхание за занавеской. Затем занавески раздвинулись, и Баронесса открыла окно.

— Что вам нужно? — спросила она, не узнавая меня. Я сказал, что она обещала показать мне пруд, после чего она нахмурилась и прошептала: — А, это вы! Вот ключ! Надо повернуть его в замке три раза!

Своими грязными, скрюченными пальцами она коснулась моей руки, отчего у меня прошел озноб по всему телу. Рашида, приподнявшись на цыпочки, взяла ключ и пошла к двери. Ключ поворачивался тяжело и со скрипом, и наконец перед нами предстало нечто, что, видимо, раньше могло быть садом. Сейчас это была свалка старых тряпок, костей и всевозможных ржавых железяк. В углу росло чахлое деревце, не дающее ни плодов, ни даже тени. Больше во дворе ничего не было.

Со страхом, смешанным с любопытством, мы вошли в дом. Первое, что мы ощутили, был кромешный мрак. Вскоре наши глаза справились с этим переходом от светлого солнечного дня к темноте комнаты, и мы различили огромный стол, накрытый на двенадцать персон, примерно так, как это делают в театре, когда представляют какой-нибудь банкет. Вилки, ложки и ножи лежали точно на своем месте, но нигде — ни на стенах, ни на столе, вообще нигде — не было ничего, что сверкало бы как золото.

В каждой тарелке лежало по несколько давно обглоданных костей и по паре зеленых листиков.

Баронесса смотрела на нас и улыбалась.

— Чапони только что доложил о вас. Извольте, садитесь!

Она рукой приглашала нас войти, но, когда Рашида хотела сесть на один из стульев, старуха вздрогнула и глухим гортанным голосом спросила:

— Разве вы не видите, деточка? Разве вы не видите, что здесь сидит преподобный отец Лаврентий?

Мы ничего не видели. В комнате, кроме нас троих, никого не было, стулья стояли пустые, но всякий раз, когда мы хотели присесть, Баронесса, вздрагивая от недоумения, обращалась к нам с вопросом, почему мы не видим то ее госпожу маму, то маленького Эмилиана, то дорогую Шарлотту? Все стулья оказались занятыми, и присутствующие, которых мы не видели, приступали к обеду.

— До чего же очарователен этот маленький Эмилиан! — воскликнула Баронесса и захохотала. Ее смех дребезжал наподобие разбитого стекла, и я почувствовал, что рука Рашиды, лежащая в моей руке, похолодела.

— Мы придем в другой раз! — сказал я. — Рыбы сейчас все равно спят.

— Вы так полагаете? — Она подняла на нас свои потускневшие глаза и засмеялась: — Как же я об этом не подумала? Боже мой! Но этот маленький Эмилиан! — Она смеялась, содрогаясь всем своим сухоньким телом, так что казалось, кто-то трясет мешок с орехами: — Рыбы спят, Эмилиан!

Она протянула мне руку, и Рашида шепнула, что надо руку эту поцеловать, но у меня не хватило духу.

Спотыкаясь, мы вылетели из дома.

— О господи, Рашида! — я схватил ее за локоть, и мы, облегченно вздохнув, рассмеялись.

VI

Атаман смотрел на нас с недоверием. Он сидел на нагретой солнцем плите какого-то почившего уланского офицера империи Франса-Иосифа и потирал колено. Глаза его налились кровью. Каждый, кто его знал, мог понять, что сейчас лучше всего дать тягу или сжать кулаки, приготовившись к обороне. Рядом была Рашида, и выбора у меня не было.

— И во всем доме вы не заметили ни одной золотой вещички? — Атаман поднял вверх руку, точно исповедуя нас или требуя клятву.

— Ни одной! — сказал я. — Там только стол, накрытый на двенадцать человек. Они обедали, когда мы туда вошли.

Ты не рехнулся? — Атаман поднес руку к виску, покрутил у него пальцем и так свистнул, что уланский офицер, должно быть, перевернулся в своем гробу. — Баронесса живет совсем одна.