Голова

Мангольф торопливо скользнул в дверь. В обширной прихожей не отзвенел еще колокольчик, как он уже подымался по желтой лестнице. Внизу решили: он идет к сыну. Он же шмыгнул мимо комнаты сына в соседнюю дверь.

Сестра сидела над книгой, зажав руками уши. Бросив быстрый взгляд из-под опущенных ресниц в зеркало напротив, она остановилась на конце страницы и больше уже не читала. У смуглого юноши позади нее бурно билось сердце, когда он глазами впитывал ее всю: узкие бедра, выступавшие над сиденьем, длинную белую шею поверх спинки кресла и нежный далекий профиль (все равно далекий, хотя бы я и поцеловал его), пышное белокурое великолепие волос, на которых пламенело пятно света из круглого отверстия в закрытой ставне.

Вот он уже подле нее, обхватил резким движением, прильнул лицом к ее склоненной шее. Лишь когда его губы встретились с ее приоткрытыми губами, она сомкнула глаза. Чем настойчивее становились его неловкие жадные руки, тем теснее приникала она к нему.

А потом она расправляла платье, и ее склоненное лицо как будто улыбалось — явно насмешливо и, пожалуй, задумчиво. Она сказала:

— Что это значит? Понять бы, что это значит.

Его это обидело, и он вновь попытался схватить ее, ловил по всей комнате, пока она не поймала его и сама же ответила на свой вопрос:

— Это значит, что мы прощаемся.

Он скрестил руки и хотел отвернуться, она насильно притянула его.

— Нечего по-мефистофельски хмурить брови! Вольф, ты не женишься на мне. И я не выйду за тебя, Вольф.

Он ответил как подобало:

— Скажи слово — и ничто не помешает мне исполнить приятный долг.

— Милый мой, оба мы слишком серьезно относимся к жизни, чтобы пожениться лишь ради взаимного удовольствия, — возразила она, неприступная в своем белокуром ореоле.

Он разнял руки.

— Ну, так если желаешь знать, я слишком многого хочу добиться в жизни, чтобы с этих пор попасть в зависимость от твоей семьи.

— А когда закончишь образование, постараешься найти девушку, у которой приданое будет на несколько миллионов больше моего.

— Я хочу достичь всего собственными силами, — запротестовал он.

— И я тоже. — Теперь руки скрестила она. — Цепляться за тебя… боже избави! Хоть ты и в моем вкусе, но таких еще найдется немало. Особенно в театре, куда я поступлю.

— Не думай, что это легко.

— Ревнуешь! Оттого, что тебя не считают незаменимым.

— К чему это подчеркивать? Ты ненавидишь меня. Это ненависть полов, — сказал юноша.

Хотя она и сама употребляла смелые выражения, его слова смутили ее, она подошла к окну. Он последовал за ней и заговорил, склонившись сзади к ее шее:

— Будь мы свободны, Леа, любимая…

— Зови меня Норой, как все, кроме брата, — прервала она.

— Я ни о чем бы лучшем не мечтал, Леонора, как уехать с тобой и для тебя работать, голодать, бороться. Преуспеть, чтобы ты улыбалась! Разбогатеть, чтобы ты была еще прекрасней. Долго жить, потому что живешь ты!

Она притихла, внутренне замирая, — так мягко и страстно звучал его голос. Вдруг в щели ставни перед ней мелькнул брат.

Брат решительным шагом входил в дом напротив. Там жила чужая женщина, которую он любил. Она, по-видимому, одевалась у себя наверху, за занавесками.

Вот у нее открылись двери. Брат появился в соседней комнате. А к ней вошла горничная и стала помогать ей. Живее! Чужая женщина топает от нетерпенья, не может дождаться, чтобы он принес ей свои дары и себя самого. Готово, сейчас она распахнет дверь, за которой шагает он. Нет, надела шляпу и пальто — бежит прочь, по лестнице вниз, через парадную дверь, вдоль стены, чтобы он не увидел ее из окна, и за угол. Прочь.

А брат наверху ни о чем не подозревал и все шагал взад и вперед. Вдруг он остановился, чтобы собраться с мыслями и понять, что происходит.

Сестра за ставней чувствовала на шее дыхание возлюбленного, она прошептала:

— Ты только говоришь, а Клаудиус делает. Он-то делает, милый мой.

— Он собирается начать жизнь с авантюристкой, а она к тому же смеется над ним. Мы ведь на это смотрим одинаково, прелестная Леа.

Тут сестра прикусила губу.

Брат, там напротив, сперва сел, потом вскочил и приник ухом к двери в спальню той женщины. Сестра видела, как вздымается его грудь, она почувствовала: «Будь та женщина еще у себя, сейчас она непременно открыла бы ему». Но никто не открыл ему; он упал на стул, как будто обессиленный волнением, провел рукой по лбу, по глазам, верно стараясь сдержаться, но плечи у него вздрагивали.

У сестры они вздрагивали тоже, и в ее глазах сверкали слезы. Друг позади нее прошептал:

— По-твоему, ему можно позавидовать?

Она обернулась.

— Остерегайся его! — сказала она страстно.

Он скривил рот.

— Обоим нам следует остерегаться его. Хотя, собственно, я-то его знаю. Он комедиант.

Она с трагическим видом вышла на середину комнаты.

— Этого не смей касаться!

Он поклонился:

— А ты — его сестра.

— Как мы в сущности чужды друг другу, мой милый! — сказала она презрительно.

Он побледнел и выкрикнул:

— Я об этом редко забываю!

Она сказала приподнятым тоном:

— Его я понимаю. Почему он мне только брат!

— Попробуй повторить это при нем! — предложил он насмешливо.