Голова

— Сегодня вечером ты увидишь: от простодушия этих добряков становится прямо неловко, они даже слишком облегчают нам задачу. Не к чему было проходить через огонь и воду. — Он зашептал ей на ухо: — Мыловара Пильца, у которого при одной мысли о тебе слюнки текут, ты годами можешь водить за нос. А тем временем наши дела наладятся. — Он злобно захохотал, засмеялась и она наигранным, театральным смехом.

Она переменила позу и, закинув голову, ждала реплики. Но он уселся на диван и молчал, пока она снова не села рядом с ним.

— Помнишь, все это мы уже пережили детьми.

— Ты имеешь в виду танцкласс?

— Я рассказал маленькому Вольфу Мангольфу, что тебе хочется танцевать с ним. А тебе было ужасно стыдно.

Сестре, по-видимому, и сейчас еще было стыдно. Брат сказал:

— Дом наш сломали. Осталась ли хотя бы скамейка в саду?

— На этой скамейке ты читал мне сказку о красных туфельках. Я их боялась. И теперь еще, когда я думаю, чем это все кончится, мне кажется, что на ногах у меня красные туфельки и они, танцуя, увлекают меня.

Раздался стук в дверь. Их соединенные руки разжались.

Это был Куршмид. Он приветствовал товарку со стоическим спокойствием, которое должно было свидетельствовать о пережитых страданиях, а брата — с подчеркнутой холодностью. Он пришел за ними от их общего друга, Мангольфа: тот устраивает вечеринку по случаю радостной встречи. Сам Мангольф, по его словам, с трудом отказал себе в удовольствии присутствовать при первом свидании брата и сестры.

— Он сторонится всех, — заметил Терра. — Он ждет перемен в своей судьбе.

— У меня такое же впечатление, — подтвердил Куршмид. И они пошли.

В ресторане был заказан отдельный кабинет. Куршмид, войдя, не закрыл двери; Леа Терра видела снаружи в зеркале, как долговязый человек робкими и жадными глазами поглядывает на нее из кабинета. Она не отходила от зеркала, хотя уже привела себя в порядок. «Он немыслим!» — сказала она, не размыкая губ, и поправила на себе длинное жемчужное ожерелье. Брат помог ей, галантно улыбнулся и сквозь зубы пробормотал:

— Долгов у тебя нет? И жемчуг настоящий?

В кабинете граф Ланна сказал, как раз когда она входила:

— В самом деле, великолепная женщина.

Богач Пильц не находил слов, как нетерпеливый жених, и рука его, коснувшаяся ее руки, была влажной. Пильц, Ланна и оба художника стали по сторонам почетным караулом, Мангольф провел актрису посредине.

— Леа, я ни на миг не забывал, — шепнул он, подвигая ей кресло во главе стола.

— Я тоже кой-что помню, — сказала она, не понижая голоса. И обращаясь ко всем: — Леа меня зовут по сцене. Неплохо звучит, можно с таким именем чего-нибудь добиться?

— Как будто у вас только имя, фрейлейн Леа, — пролепетал Пильц справа от нее, а Мангольф, слева, склонил высокий лоб, на который словно случайно упала волнистая прядь. Посреди стола Терра обстоятельно совершал возлияния, привлекая к участию и сидевшего напротив графа Ланна. Оба художника, рядом с ними, издали приветствовали бокалами фрейлейн Лею. Куршмид, на другом конце, уставился поверх ее головы в стену, пока Леа не окликнула его:

— Вы видели меня в травести. Ну, как?

Он выдавил из себя бледную улыбку.

— Советую не зевать! — обратился он к мужчинам и, вспыхнув, нагнулся над своей тарелкой.

Брат чокнулся с сестрой.

— За твои ноги, — сказал он звучно и четко.

Тотчас у всех мужчин лица стали натянутыми. Граф Ланна незаметно наблюдал за братом. Пильц заявил:

— Мы интересовались только с точки зрения натурализма.

— Отлично, — сказал Терра и заставил Мангольфа, взгляд которого выражал скорбь и презрение, чокнуться с ним.

Мужчины охотно поддержали заданный братом тон. Граф Ланна, мимо Мангольфа, завладел рукой сестры, чтобы, — он поежился, как в ознобе, — полюбоваться ее розовыми отполированными ногтями, ничего больше.

— А глазами? — спросила она и за руку притянула его; он вежливо и рассеянно заглянул ей в глаза. — Странно, — сказала она, мгновенно став серьезной. — На свете еще существует деликатность.

Пильц, неспособный воспринять такие тонкости, срывающимся голосом высказал свое восхищение пурпуром губ и выразительно подрисованным взором. Сестра засмеялась певуче и безучастно. Мангольф смотрел и морщился.

— Мангольф нагоняет тоску, — услышал он и твердо решил положить этому конец.

Брат постучал по столу.

— Все это прелиминарные переговоры. Господа, наша артистка собирается подписать контракт с одним из первых придворных театров. Кто может предложить больше?

У графа Ланна был недоуменный вид, он уже все позабыл. Но Пильц мог предложить больше.

— Вот смета. Высший оклад получает Леа Терра… от меня, — сказал Пильц и стал предприимчивым. Получив отпор, он пожелал выпить на «ты» со своим директором.

Терра резко пресек его фамильярность:

— Это еще успеется, после того как мы подпишем контракт, — и заказал шампанского.

— Куршмида вы приглашаете? — спросила актриса.

Сам Куршмид не отрывал глаз от стены.

— Я все равно бы отклонил такое оскорбительное предложение, — сказал он, бледнея.

Вытянутые лица; но тут впервые заговорил Мангольф:

— Я имею возможность объяснить вам, господа, поведение господина Куршмида.