Голова королевы. Том 1

Дэдлей был словно опьянен столь милостивым приемом, превзошедшим самые смелые ожидания. Тщеславие сердца говорило ему, что в данном случае дело не в благодарности королевы, а в благоволении женщины. Он посмотрел на Елизавету взглядом, которым неоднократно вызывал краску стыда на прекрасных щеках. Никогда еще в жизни он не ставил так много на карту, как в этот момент, когда взглядом словно старался раздеть королеву. И увидел, как под огненными локонами запламенели щеки Елизаветы, как в блеске ее глаз засветилась страсть — этот первый привет любви.

— Ваше величество, — ответил Дэдлей, опустив глаза, — я не могу поступить к вам на службу!

Елизавета ожидала чего угодно, только не такого ответа, звучавшего почти оскорблением. Ведь он сам изо всех сил старался обратить на себя ее внимание, и она милостиво пошла навстречу его домогательствам. И вдруг этот молодой человек отказывается от милостей королевы? Она почувствовала легкое раздражение против Дэдлея, и вместе с тем в ее душе зародилось женское подозрение.

«Ведь Дэдлей освободил Марию Стюарт, состоял на ее службе… быть может, он был одним из поклонников шотландской розы… Да, да, — кричал в ней внутренний голос, — очень возможно, что Мария просто прислала его интриговать здесь против Джемса Стюарта. Нет, я не потерплю при своем дворе шпионов шотландской королевы!…»

Елизавета встала, заходила взад и вперед по комнате, от внутреннего волнения ее щеки пылали все сильней. Мария Стюарт была не только законной наследницей ее трона, но даже больше: если бы зашел вопрос о правах, то Мария уже теперь могла бы справедливо предъявить притязания на английскую корону. Дэдлей принадлежал к роду Варвиков, которых испокон веку называли «делателями королей». Может ли она потерпеть, чтобы Стюарты уже теперь начали образовывать в Англии партию, которая призовет их на трон, как только ей надоест королева Елизавета?

— Милорд! — сказала Елизавета гордым, строгим тоном, — я предложила вам вступить ко мне на службу потому, что когда-то видела в вас преданность дочери Генриха Восьмого, но не потому, что ожидала чего-нибудь особенного от человека, изучавшего честолюбивую политику Медичи при дворе королевы, бывшей игрушкой в руках всех партий. Поэтому с удовольствием беру назад свое предложение и можете не надеяться, что имения, отобранные у вашего рода декретом об изгнании, я верну обратно тому, кто собирается искать себе в Англии иного господина, кроме Елизаветы Тюдор.

Дэдлей понял, что достиг цели, а потому может дерзнуть еще больше.

— Ваше величество! — ответил он, преклонив колена. — Даже ваша немилость не может заставить меня изменить своему решению. Но прошу сказать мне, какой клеветник осмелился внушить моей всемилостивейшей монархине сомнение в моей верности и преданности? Если на земле существует такая держава, которая покушается на права вашего величества, тогда прошу поставить меня во главе вашего войска и послать туда, где прольется первая кровь.

— Как? Так вы хотите служить в войске и только отвергаете пост при дворе? Встаньте, сэр Дэдлей!… Уж не надеялись ли вы, что я назначу вас лордом-канцлером? Встаньте, сэр, — нетерпеливо продолжала она, — и объяснитесь пояснее.

Дэдлей не вставал.

— Ваше величество, — сказал он, — если вы хотите знать причину моего отказа, то позвольте мне оставаться на коленях. Это — та поза, которая приличествует моей вине. Я должен сознаться в государственном преступлении.

— Так вот оно что! Я так и знала!… — встревожилась королева, и в ее душе зародилось новое подозрение.

— Вы знали? — переспросил Дэдлей и посмотрел на Елизавету таким сияющим, таким полным смелой надежды взглядом, что королева смутилась. — О, что я говорю?.. Вы не можете, вы не должны даже догадываться, что заносчивый юноша, бывший когда-то на службе у дочери своего короля и видевший только идеал всего прекрасного, унес ее образ с собой в изгнание и ныне с дрожью в сердце увидел на троне женщину, которую когда-то боготворил. Ваше величество! Теперь вы знаете, что Дэдлей Варвик — государственный преступник, я не могу поступить к вам на службу, потому что безумие любви довело бы меня до сумасшествия от пытки находиться всегда с вами в такой непосредственной и такой далекой близости к вам… Я боюсь постоянно видеть в вас идеал своих грез, а не королеву, боюсь ваших милостей, а не боюсь гнева. Пошлите меня в Тауэр, прикажите обезглавить меня, дерзкого, — и все равно я буду благословлять вас.

Елизавета покраснела; как ни мало была она приготовлена выслушивать подобные признания, смутившие ее на первых порах, но она сумела овладеть собой настолько, чтобы угадать в этом глубоком самоуничижении Дэдлея тонкий расчет.