Голова королевы. Том 2

— Выслушайте меня, — зашептала она и улыбнулась, когда Дэдлей сел к ее ногам, а его рука обласкала ее ногу, опиравшуюся на скамейку. — Мы должны понять друг друга в этот момент. Я хочу облегчить себе борьбу, которая грозит превысить мои силы, потому что мне слишком больно, что ваш взгляд укоряет меня в жестокости, когда я жестока только по отношению к самой себе. И у меня бывают часы, когда я мечтаю о сладком счастье и завидую самой бедной женщине, имеющей возможность найти утешение от всех забот и печалей на груди возлюбленного и право всецело отдаться во власть своих сладких грез. Видите, Дэдлей, я серьезно испытала себя и взвесила все, что соблазняет и что удерживает меня ответить на запросы сердца. Мой отец был великим государем, и только одно пятно позорит его имя, одна слабость привела его к тому, что его достославное царствование превратилось в жестокую тиранию: он не мог сдержать свои вожделения. Чувственная любовь, страсть испить чашу блаженства с той, которая нравилась ему в данный момент, вынуждала его совершать кровавые деяния и жестоко преследовать тех, кто противился ему. Все его слабости всецело овладели им, и величие утонуло в пороке. В моих жилах его кровь, и хотя я — женщина, я все же надеюсь совершить великие дела. Неужели я должна допустить, чтобы мои слабые стороны взяли верх надо мной? Неужели мое правление должно стать для моей страны проклятием вместо благословения? Я буду истинной королевой, если преодолею женскую слабость, но стану только чувственной, колеблющейся женщиной, если последую велениям сердца. Если бы я отдала свою руку иностранному государю, то все дело было бы только в том, чтобы противодействовать чужеземному влиянию. Если же я последую выбору сердца, то потеряю все: я буду не что иное, как только женщина, которую ласками успокаивают в минуты раздражения и поцелуями заставляют молчать. Я уподоблюсь тогда шотландской королеве, забывающей все свои обязанности ради любовных забав. Да и то сказать: я пошла бы в этом дальше ее, и страсть сожгла бы меня уничтожающим пожаром. Этого я не могу допустить. Я хочу управлять Англией, а для этого должна уметь управлять собой. Нога, которой я придавливаю темя бунтовщиков, должна раздавить и того, кто осмелится заставить меня изменить самой себе. Так думаю я, Дэдлей, и если у вас достаточно великая душа, чтобы уважать во мне больше королеву, чем женщину, способную раздразнить мужскую чувственность, тогда вы должны признать, что я не могу протянуть вам руку, не отказавшись от всего, что возвышает меня над остальными женщинами моего двора. Именно потому, что люблю вас, я и опасаюсь за себя, и борюсь с этой любовью. Никто не должен овладеть моей волей, никто не должен отнимать у меня мою свободу!

— Так раздавите навсегда последнюю тень надежды и навсегда оттолкните меня от себя! О, зачем вы — королева, а не нищая? О, зачем наделило вас небо непреодолимейшими чарами женщины, раз вы растаптываете в себе все женские чувства? Я не смею противоречить, я могу только бежать. Что же мне сказать, если женщина, к которой я приближаюсь с обожанием, улыбаясь, кричит мне: «Назад, смертный! Здесь божество!»?

— Нет, вы не смеете бежать от меня, Дэдлей, вы должны облегчить мне борьбу, а не отягощать ее. Быть может, настанет время, когда я почувствую себя достаточно сильной, чтобы быть женщиной, не переставая быть королевой. Останьтесь, потому что иначе меня замучает тоска. Когда вы передо мной, то сознание вашей близости облегчает мне борьбу. Если же вы покинете меня, то во мне проснется ревность, и возможно, что я не найду в себе силы справиться с этой страстью. Останьтесь, Дэдлей! О, какое блаженство видеть возлюбленного и знать, что он твой, что достаточно одного слова — и он будет принадлежать тебе! А разве вам самому мало гордой радости постоянно видеть свою королеву, обращающуюся ко всем с приказаниями, и только к вам одному с просьбой не принадлежать никому, кроме нее? Разве для вас мало утешения по временам иметь право приближаться ко мне, или в тихие часы отдыха, когда я утомлена государственной работой, иметь возможность освежать мое сердце? Неужели вы, мужчины, не можете быть счастливыми без обладания и властвования? Неужели тайный триумф над женским сердцем значит для вас так мало? Неужели вы не способны к той благороднейшей любви, которая становится тем более гордой, чем более покоряет чувства?

— Нет, я способен, ваше величество! Но раз вы способны опьянять чувства, то должны поплатиться за это! — пламенно вымолвил Лейстер. — Пусть это стоит мне головы, но что такое смерть, если, умирая, дерзаешь сорвать цветок любви? Вы любите меня, вы моя, и я ваш! Королева отвергает вассала, но женщина прижимает к своей груди возлюбленного. Убей меня, Елизавета, но сначала я поцелую тебя!