Голова королевы

Необходимо учитывать, что Роджер Бартоломью был новичком, только-только покинувшим Оксфорд. Тамошние преподаватели были о нем высокого мнения, а его стихи вызывали немало восторженных откликов. Он был умен, хоть и мучим гордыней, и достаточно подкован в драматургии, чтобы сочинить весьма приличную пьесу. «Трагическая история Ричарда Львиное Сердце» имела все шансы на успех и даже обладала некоторой художественной ценностью. Пьесе не хватало изящества, но этот недостаток с лихвой покрывала прямота, с которой она была написана.

Лоуренс Фаэторн взял текст начинающего драматурга, поскольку в пьесе имелась великолепная главная роль, которую он перекроил так, чтобы его талант засиял всеми гранями. Да, возможно, эта пьеса и истлеет, толком не разгоревшись, но она развлечет публику на пару часов и не станет пятном на добром имени «Уэстфилдских комедиантов», постепенно набиравших известность.

— Я ожидал большего, — признался драматург, когда алкоголь обратил ярость в тоску. — Я возлагал на пьесу большие надежды, Николас.

— И они оправдаются!

— Сегодня утром у меня возникло ощущение, словно меня предали…

— Ох, репетиции часто разочаровывают.

— Где, я спрашиваю, моя пьеса? Что от нее осталось?!

Это был крик души, и он тронул Николаса. Подобно своим товарищам по несчастью, Роджер Бартоломью постигал страшную правду: все не так, как он себе представлял, и драматургов вовсе не превозносят до небес. На самом деле, Бартоломью была отведена очень скромная роль. Юному выпускнику Оксфорда заплатили за его творение пять фунтов, а сегодня он своими глазами видел, как король Ричард впервые появляется на сцене в накидке, стоившей в десять раз больше.

Лоуренс Фаэторн никогда не рассматривал пьесы как выражение поэтического таланта. Для него любое произведение — это лишь подмостки, с которых он может кричать, ослепляя поклонников своим талантом. Лоуренс свято верил, что зрители приходят в театр с единственной целью — посмотреть на его игру, а вовсе не для того, чтобы познакомиться с творчеством драматурга.

— Но что мне теперь делать, Николас? — взмолился Бартоломью.

— Будьте к нам снисходительны.

Николас утешил Бартоломью как умел и поспешил обратно во двор, где приготовления шли своим чередом. Сцена представляла собой прямоугольные подмостки в центре двора, задником служила одна из стен. По сцене разбросали солому, смешанную с ароматическими травами, чтобы перебить запах навоза, доносившийся с конюшни.

При появлении Николаса все бросились к нему за советом: работник сцены Томас Скиллен, костюмер Хью Веггс, Уилл Фаулер, один из актеров, ученик Джон Таллис, переписчик Мэтью Липтон и удрученный Питер Дигби, дирижер оркестра, все еще страдающий из-за того, что препроводил Ричарда Львиное Сердце в могилу не под тот похоронный марш. Вопросы, жалобы и просьбы градом сыпались на суфлера.

Напряжение уже начинало сказываться на всех членах труппы, но Николас Брейсвелл — высокий, широкоплечий, с длинными густыми волосами и окладистой бородой — сохранял спокойствие. Он отстаивал свою точку зрения, не переходя на крик, а мягкий акцент, выдававший в нем уроженца западных графств, был бальзамом для ушей собеседников. Вскоре ему удалось сгладить все неровности и разрешить все трудности. И тут раздался знакомый голос:

— Ник, сердце мое! Подойди ко мне!

Лоуренс Фаэторн как всегда порадовал собравшихся эффектным выходом, после чего занял привычную позицию посреди сцены. Даже после трех лет работы в труппе этот человек не переставал поражать Николаса. Фаэторн мог похвастаться поистине королевской статью. Полноватый, но крепкий, среднего роста, он чудесным образом преображался и словно становился выше, когда выходил на сцену. Яркую красоту его лица обрамляли копна волнистых волос цвета воронова крыла и изысканная заостренная бородка. Лоуренс вел себя, как прирожденный аристократ, даже не верилось, что его отец — всего лишь деревенский кузнец.

— Ник, дорогой, где ты был? — спросил Лоуренс.

— Беседовал с мистером Бартоломью.

— С этим подлецом?!

— Мы ставим его пьесу, — напомнил Николас.

— Бартоломью неподобающе груб! — настаивал актер. — Я раскусил его, как только увидел! Этот мерзавец имел наглость бросать на меня сердитые взгляды во время репетиции. Я этого так не оставлю. Я никому не позволю корчить кислую рожу и смотреть исподлобья на мою игру. Не подпускайте его ко мне на расстояние пушечного выстрела!

Гневную тираду Фаэторна прервал звон колоколов соседней церкви. В столице было более сотни церквей и соборов, и казалось, что колокола не умолкают ни на минуту, — это создавало угрозу представлению на открытом воздухе. Высокие крытые галереи по периметру внутреннего дворика приглушали гомон Грэйсчерч-стрит, но ничего не могли поделать с перезвоном, доносившимся с колокольни, примыкавшей к постоялому двору.

Лоуренс закатил глаза:

— Что скажешь, Ник?

— Может, повезет, а может, и нет.

— Поточнее, пожалуйста, — настаивал Фаэторн. — Ты же у нас моряк, умеешь предсказывать погоду. Что нам сегодня сулят небеса?