Голова, которую рубили

Тут и Дидро потребовал чаю с лимоном и, получив его в прозрачном чайничке, начал пить из носика. Ирдик так и норовил подсунуть ему под руку пряники, хлебцы с икоркой, сухие, хрустящие крекеры, пачки с печеньем «Юбилейное», а также конфеты той же марки, но Дидро вежливо отказывался, ел и с набитым ртом повторял, что раз он уж записал джинну штраф, то вычеркнуть его не может ни при каких обстоятельствах. Ирдика это нисколько не смущало, и он все с той же невозмутимостью подсовывал Нефилософу под локоть все новые и новые лакомства, мило улыбался беззубой улыбкой и кивал головой, когда Дидро на него с выражением смотрел.

Под конец трапезы — а спустя час после ее начала лакомства все не уменьшались — я почувствовал себя настолько хорошо, что осмелился смачно отрыгнуть. В ответ на это Сысоич услужливо предложил мне поесть еще, я вежливо отказался и пересел на диван. Там было мягче и удобнее моему животу. Вдобавок захотелось спать.

Вскоре, как ни странно, насытился и Сева. Словно отмирающая конечность какого-нибудь монстра, он отвалился от стола и точно грохнулся бы на пол, если бы неведомая сила, сорвавшаяся с пальцев Яркулы, вовремя не подняла его в воздух и не перепланировала на диван. Сева довольно хрюкнул, разлепляя веки.

После дружной трапезы я предложил лечь спать. На это Ирдик ответил, что во сне он не нуждается. Граф многозначительно добавил, что по ночам вампиры работают, а сегодня к тому же ему необходимо перенести ко мне свой гроб.

— Между прочим, ручной работы. А на крышке у него вырезан крест и фамильный герб Берковичей — летучая мышь, обвившаяся вокруг копья какого-то рыцаря. А сбоку там написано кровью давно вымершего динозавра страшное заклятие. Если произнести его ровно в полночь, набив рукава кладбищенским сеном, а на шею повесить венок из сухого чеснока, то произойдет нечто настолько ужасное, что я даже не могу этого произнести вслух. Язык не повернется, чесслово.

Сквозь сладкую полудрему я бесцельно осведомился, как звали бедного динозавра, на каком языке написано заклятие и можно ли будет прочитать, чтобы заклятие свершилось… А Сева еще попросил разъяснить, как выглядит засушенный чеснок.

Граф терпеливо объяснил моему тощему и ушастому другу, что чеснок должен быть не засушенный, как Сева подумал, а сухой, то есть не намокший. В остальном же состояние чеснока, как и его внешний вид, никакого значения не имеет. На мои вопросы Яркула и вовсе отвечать не стал, но я как-то не обиделся, потому что к тому времени почти уснул.

Джинн же, громко откашлявшись, начал долгое повествование о священной лампе, в которой он имел счастье народиться в виде маленького синего комочка слизи; о волшебной джинновой силе, перешедшей к нему от матери, имя и воспоминания о которой джинн хранит до сих пор в своем сердце; о волшебных кольцах в носу; о наколке ниже пупка, гласившей «Аз есмь джинн». Потом он перешел совсем уж на непонятный древний язык, и, сморенный до кончиков пальцев на ногах, я провалился в сытый сон.

3

Заснуть было легко. Проснуться же оказалось не так просто. Мои веки упорно не хотели открываться, голова гудела, и где-то в глубине мозга отдавались эхом заунывные речи джинна о пользе всего сущего. Тюкаясь о всевозможные углы, задевая плечами и ногами мебель, я добрел до ванной и сунулся под струю холодной воды. Сильное облегчение, как ожидалось, не пришло, но и малой толики мне хватило, чтобы ясно осознать все то, что произошло со мной вчера.

Размышления в ванной комнате привели меня в конечном итоге к истине — у меня в квартире поселилась нечисть. Сарь Сысоич, граф Яркула, Ирдик, Дидро. Итого четыре. Одного я приволок сам, в пакете, перед этим отделив его совсем не хирургическим путем от тела (вернее, от энергетического носителя, суть не столь важна, чтобы заострять на этом внимание в дальнейшем), трое пришли сами, чтобы разобраться с пропажей, пока еще не поздно. С этим понятно. Дальше что? С нечистью я ел и пил за одним столом, может ли это означать, что теперь я повязан с ними по рукам и ногам и будут меня судить по межгалактическим законам как соучастника? Вот этого не знаю и знать пока не хочу. В дело еще замешан Сева, который, кстати, мог уже давно свалить под крыло своей жены Марьи, от него можно ожидать. Мусор вообще пропал без вести. Так что получается, Витек, тебе всю эту кашу расхлебывать и ею же давиться в случае чего. А думать надо было, когда в туалете водку жрал. Мозги есть, чего еще надо? Я же не Сева, который Мусора боготворит и все его идиотские задумки принимает за чистую монету…

Будто в подтверждение моих слов о Севе послышалось чье-то босоногое шлепанье, дверь заскрипела, и в ванную, спотыкаясь на ровном месте, вошел мой заспанный друг. Буркнув что-то в знак приветствия, он отодвинул меня в сторону, склонился над раковиной и принялся невозмутимо фыркать и сморкаться. Я смотрел молча, поражаясь тому, как обычный человек может издавать столь неприятные моему слуху звуки. Переборов раздражение, я спросил:

— Как думаешь, что теперь делать?

— А? — фыркнул из раковины Сева.

— Что делать, спрашиваю.