Голова Медузы

Несколько капель, попав на тело мое, совершили странное в нем превращение. Вся кожа покрылась желтыми и черными перьями; закруглилась голова; крючковатый клюв занял место носа и рта; на укоротившихся ногах выросли кривые железные когти, а руки стали длиннее, обросли мягким пухом и сделались крыльями. Одних лишь глаз не могла она ничем заменить, так как глаза мои были полны только ею.

Чтобы скрыть стыд мой и, опасаясь насмешек, я улетел из темного Тартара и стал лесной нелюдимой птицей… Но на поверхности земли мне стало скучно без моей жестокой, но прекрасной богини, и я, после долгого отсутствия, вернулся обратно в царство молчания. Там я застал не одну перемену.

Привыкнув быть царицей в Эребе, Персефона перестала стремиться уйти навсегда от супруга. Наш повелитель вовсе не так суров, как думают люди, и не препятствовал ей бывать по временам на земле. Он не поссорился с Персефоной даже тогда, когда она стала преследовать его бывших любовниц и обратила в траву нимфу Менту. Зевесова пылкая кровь бурлила в нашей царице, и скоро она увлеклась сошедшим в Тартар возлюбленным Афродитою прекрасным Адонисом. Я зорко следил следил за богиней и, осторожно скрываясь, с болью и наслаждением в сердце не пропустил ни одного их свидания.

Но не перестававшая любить сирийского юношу давняя соперница нашей царицы, выпросив у отца, чтобы тот вернул Адонису жизнь, потребовала его у Персефоны обратно. Гордая дочь венчанной колосьями Деметры не пожелала его отдавать Афродите, и спор их кончился тем, что Зевс приказал Адонису проводить по полугоду поочередно во власти у обеих богинь.

Не успокоясь на этом, наша царица покидает зачастую Эреб, чтобы и на земле увидеться с прекрасным сыном Кинира, когда Афродита случайно бывает в отлучке… Как верный раб, и я лечу следом за нею, ибо глаза мои никогда не могут насытиться зрелищем золотистоволосой царицы теней. Сегодня Персефона исчезла еще до наступления сумерек. Ревность моя заставила меня вылететь следом за нею и сбила с верной дороги, ибо свет солнца мешает мне видеть. Песни твои, в которых ты упоминал о Персефоне, привлекли меня в эту долину… Укажи мне, певец, в какой стороне находится Сирия, ибо там тайно увидится с возлюбленным царица.

— Лети в сторону месяца, — ответил Орфей. — Достигнув моря, направь свой полет налево, вдоль берегов, пока не услышишь гимнов в честь Адониса… Да будут мойры благоприятны к тебе.

И Орфей долго глядел вслед улетающей птице.

ЭРОТ В ЗАПАДНЕ

В теплое, летнее утро юный Ликон, сын Гнатона, лежал в росистой траве, выжидая, не попадется ли в одну из западней, развешанных им по соседним кустам и деревьям, какая-либо певчая птица. Две его верных собаки хорошо охраняли пасшихся в окрестных зарослях коз.

Вокруг молодого пастуха жужжали дикие пчелы и стрекотали кузнечики. Тихо лепетали под дыханием легкого ветра листья тенистого дуба, в ветвях которого дрались, крича, две желтые иволги…

Растянувшись на своем пастушьем плаще, пригретый солнцем, Ликон мало-помалу задремал.

Незримо пролетавший над отроком бог сновидений бросил в него горсть маковых лепестков из яркоцветного венка на своих черных кудрях.

И первый же из лепестков, опустясь на золотистые ресницы юного пастуха, принял вид звонко смеющейся Клеаристы, не обращавшей доселе на отрока никакого внимания.

Ликон улыбался во сне… Внезапный стук западни заставил его подняться на ноги и взглянуть туда, откуда послышался шум. В клетке, повешенной среди ветвей молодого дубка, кто-то, трепеща крыльями, прыгал и бился.

К изумлению своему, сын Гнатона, подойдя ближе, увидел, что в западню попалась не птица, а красивый ребенок, ростом с новорожденного и с крыльями белого голубя на розовой спинке.

Увидя подошедшего отрока, крошка, сердясь, запрыгал в клетке, и, хватаясь за решетку ее, требовал, чтобы Ликон тотчас же его отпустил.

— Если ты не откроешь сейчас же мне дверцы, я пущу в тебя стрелой из этого лука!

И, достав из висевшего у него с левого бока колчана острую стрелу, малютка стал натягивать свой крошечный лук.

Сообразив, что такая стрела может ужалить больнее всякой осы, Ликон закричал пленнику, чтобы тот в него не стрелял.

— Иначе я убегу, и некому будет тебя отпустить на свободу, — прибавил пастух в качестве довода.

И ребенок с крыльями за спиною перестал тогда угрожать и начал слезно просить, чтобы отрок выпустил его из клетки.

— Как ты попал в мою западню? — спросил малютку сын Гнатона, — верно ты хотел утащить смоквы, которые там служат приманкой?

— Нет, в клетку впорхнула бабочка. Я хотел ее изловить и влетел вслед за нею. Тогда клетка внезапно захлопнулась, а бабочка исчезла между тростинок решетки. Отопри мне дверцу, о мальчик! Я сын пенорожденной Киприды, зовусь Эротом, и сами великие боги боятся моих золотых отточенных стрел. Даже Зевс трепещет, чтобы я не обратил его в лебедя или быка.

— Если ты такой страшный колдун, то я боюсь тебя выпускать. Мне, как и Зевсу, страшно, чтобы ты не обратил меня в птицу или животное. Поклянись, что ты не причинишь мне вреда волшебством и не ранишь меня своею стрелою.