Голова Минотавра

Ибо время лечит все раны, и Ты еще будешь смеяться над делом Минотавра. Пока же, я прошу Тебя лишь об одном. Я даже готов был убеждать Тебя на месте, во Львове — поскольку беспокоился о Тебе — но по причине навала срочных дел никак не мог этого сделать. Заклинаю Тебя: не уходи из полиции. Поверь старшему коллеге, как это ни парадоксально, сидя за одним столом с убийцей, у тебя имеется оказия стать еще более лучшим полицейским, чем ты уже являешься. Гляди на него все время и хорошенько запомни его лицо — наглое, самоуверенное, безнаказанное. Это лицо должно отпечататься в Твоей памяти навечно, точно так же, как когда-то в ней отпечатались греческие неправильные глаголы. Ты обязан призвать это лицо в любое мгновение. Тем более же, тогда, когда ты станешь преследовать другого убийцу. В минуты сомнений, когда Твои руки будут опадать от беспомощности, а преступник будет все уходить от Тебя — вспомни то лицо, которое сейчас ты видишь рядом с лицом Твоей дочери. Пускай эта морда будет мордой всех убийц на этом свете, пускай эта харя будет харей сатаны или Минотавра — как тебе хочется. Переживая вершинные моменты ненависти, ты станешь укротителем сатаны, истинным гончим псом, который либо загрызет убийцу, либо удавится его кишками. Прими, Эдуард, мой совет, но сделай так, как хочешь сам. Если старый Эби напоминает Тебе о деле Минотавра, то забудь на какое-то время о старом Эби. Но только, умоляю, не навечно! С кем же я выпью водки и пойду по девочкам, как не с Тобой?

Твой Эберхард.

Post scriptum: И помни, Ты всегда можешь на мне положиться.

Львов, Сочельник, 1938 год, шесть часов вечера

За рождественским столом сидело все семейство Попельских6 Эдвард, Леокадия, Рита и ее муж, доктор Бронислав граф Воронецкий-Кулик. Был еще один, самый молодой член семьи, Ежик Воронецкий-Кулик, которому испольнилось десять месяцев, и которого служанка Ганна называла "муцко найслодше" [219]. Ребенок развивался правильно, ну а аппетит унаследовал, похоже, от дедушки, поскольку едой считал все, что только встречалось ему по пути. Поскольку же Ежик передвигался, в основном, на четвереньках, он ел все те вещи, которые были ему доступны на высоте полуметра от пола. Вот он и атаковал — словно щенок — все ножки от стульев и столов, и кружевные салфетки, свешивающиеся с различных шкафчиков и столиков. Нехорошо случалось тогда, когда "графчук" [220]— поскольку добрая Ганна называла его и так — вместе с салфеткой стаскивал и посуду. И полбеды еще, если то была тарелка с пирожными, тут же подметаемыми; гораздо хуже, когда малыш с равным успехом занимался содержимым дедовой пепельницы.

В ходе своего первого в жизни рождественского ужина, ребенок вел себя очень беспокойно. Похоже, настроение всеобщей спешки, напряжения и беготни выбило его из нормального ритма; Ежик не захотел засыпать после полудня и теперь был невыносимым. Он не позволял себя успокоить даже деду, который всегда действовал на мальца успокоительно. И даже не сам дедушка, сколько его лысина. Ежик всегда касался дедовой головы с такой увлеченностью, словно открывал неведомые земли. Урчание, которое при этом издавал Эдвард, заставляло малыша радостно пищать; он открывал в улыбке свои десенки — поначалу беззубые, теперь же украшенные двумя остренькими молочными зубами.