Голова Минотавра

Мок с Попельским ехали на извозчике по улице Маршала Пилсудского. Возчик очень заботливо укутал их ноги шубой, на щеках их играл здоровый румянец, а мозги пассажиров работали на совершенно различных оборотах. Мок, пропитанный алкоголем, табаком и развратом, которому он предавался в воскресный вечер, сидел теперь молча под бараньим кожухом, присматриваясь к общественным зданиям и жилым домам, мимо которых они проезжали, с удивлением находя в себе удивительный рост теплых чувств к данному городу. Он очень походил на Бреслау. Пивная "Здруй Окочимский" [144]на Ставовей, с которой он начал субботний поход по святыням всяческой неумеренности, припомнила ему пивную Кисслинга на Юнкерштрассе [145]в Бреслау. И там, и тут имелся не сильно заметный чердачок с комнатами, где господа могли провести несколько упоительных мгновений в объятиях дам; и там, и тут можно было попробовать сосиски в горчичном соусе; и там, и тут подавали прекрасный пильзнер. Ту же самую схожесть Мок отметил не только во всех одиннадцати публичных домах, часть из которых он посетил в субботу вместе с Попельским, а остальные в воскресенье — уже без Эдварда. Схожесть он видел и в окрестностях своей гостиницы — одно здание на Пилсудского поразительно напоминало ему каменный дом на Тиргартенштрассе, здание гимназии на Мицкевича было близнецом Элизабет-Гимназиум, отличаясь разве что только цветом, а вот кирпичная школа на Ставовей была выстроена в том же стиле, что и сотни школ в Бреслау да и по всей Германии. Мок чувствовал в Катовицах словно у себя дома, и даже лучше, поскольку женщины здесь были намного красивее. В одном из посещенных им борделей криминаль-директор настолько был восхищен красотой молодой дамы, что он не ограничился только лишь рутинным допросом. Попельский Катовицами не восхищался, поскольку никакой из городов, которые он видел до сих пор — ну, разве что за исключением Вены — не мог выдержать сравнения с одним-единственным громадным садом, которым был его любимый Львов. А что уже говорить про этот горняцкий городишко с домами, возможно, и ничего, но покрытыми черной пылью, что проникала в любое укромное местечко! Кроме того, он находился в паршивом настроении еще и потому, что в подобное время, как правило, переворачивался на своей кровати на другой бочок.

В отличие от Мока, воскресенье он провел очень пристойно и трудолюбиво. Позавтракал он сам, поскольку его германский коллега спал сном человека изрядно измученного спиртным. Сам комиссар тем субботним вечером был крепко раздражен всем тем катовицким следствием, которое он вел в безумном темпе и без хоть какого-либо согласования с силезской полицией. Он ругал себя за то, что вообще рассказал Моку про тот собачий лай который слышал после эпилептического сеанса. Пил он немного и совершенно не разделял веселья Эби, который, увидав любую собаку, тут же спрашивал, не эта ли лаяла в его видении. Так что в воскресенье Попельский был свеженьким словно ветерок с львовского Кайзервальда [146], и после пополуденной прогулки, когда Мок лишь приходил в себя, комиссар приступил к последующим следственным действиям. Он просмотрел "Адресную книгу Силезского Воеводства" и выписал оттуда данные двух имеющихся в Катовицах брачных бюро. После этого вместе с Моком он съел мощный обед в немецком ресторане "Zur Eisenbahn" на Вокзальной улице и отправились — уже по отдельности — по оставшимся публичным домам. В одном из них Мок оставался до самого утра.