Голова Минотавра

— О, а похлебка даже ничего, замечательно чесночком пахнет, — прищелкнул он языком. — А я проголодался…

И к полнейшему изумлению Борецкого и Выбранеца, он налил себе суп в металлическую миску, поставил на столе и начал есть. На половине тарелки он прервался и глянул на Борецкого.

— Если в той комнате, Борецкий, сейчас лежит твоя жена, — сказал он, не спеша, ожидая, пока Выбранец не переведет, — то сейчас она оденется, выйдет оттуда и поприветствует нас. А если там твоей жены нет, то мы ее тут подождем, правда, Выбранец? Подождем, пока она не вернется с детьми из церкви.

— Чего ты хочешь? — спросил поляк.

— Хочу знать все про Марию Шинок.

— Но, пан криминальный директор, — начал протестовать Выбранец, не переведя предыдущего предложения Мока, — вы же не имеете права вести следствия по тому делу!

— Иди, посторожи велосипеды! — крикнул на него со злостью немец. — Я твой начальник, и я отдаю тебе приказы!

— Ну и пойду, — скорчил оскорбленную мину Выбранец. — А вы и так ничего не узнаете, потому что этот по-немецки не говорит!

— Научится. — Мок отхлебнул ароматной чесночной похлебки, в которой плавали кусочки хлеба. — Это ты его настолько беспокоишь, что он язык проглотил.

Выбранец вышел, побагровев, словно индюк. Мок съел суп и подлил себе добавку, затем положил на столе два злотых.

— Не хочу вырывать у твоих детей изо рта, — сказал он, продолжая энергично работать ложкой.

За стенкой что-то пошевелилось. Часы пробили половину седьмого. Мок вытащил коробку польских папирос, "Египетские", которые ему чрезвычайно нравились, и продвинул ее по столу в сторону Борецкого. За стеной раздался шорох, заскрипела открываемая дверь.

— Добро пожаловать! — произнес Мок. — Присаживайтесь к нам, фрау Борецкая!

— Чего вы хотите? — по-немецки спросил мужчина в майке.

— Ну, вот видите! — еще веселее воскликнул Мок. — А тот придурок беспокоился! По-немецки говоришь словно куколка1

— Так чего!? — рявкнул Борецкий.

— Мне стало известно, что ты был женихом Марии Шинок. Любопытный такой, женатый жених. Или, может, по-польски "жених" это "любовник"?

Борецкий молчал, а Мок, не дождавшись ответа, продолжил:

— Ладно, не столь важно, то ли ты был ее женихом, то ли она — твоей любовницей. Важно, что ты ее трахал, так?

— Так.

— Ну вот, наконец-то ты хоть чего-то сказал! — Мок даже захлопал в ладоши. — Тогда скажи-ка мне, как сильно хотела она выйти замуж, как разыскивала мужа, заходила ли в какую-нибудь брачную контору, или она встретила какого-то мужчину, который желал бы на ней жениться? Знаешь хоть что-нибудь о таком?

— Она не осмелилась бы мне сказать, — улыбнулся Борецкий сам себе. — Она знала, что за такое я бы ее отпиздил. Она была либо моя, либо ничья!

— Когда ты ее имел в первый раз, она была девственницей?

— Вы чего! — мрачно загоготал Борецкий, и его смех отразился от стенок кухни. — Она уже несколько раз делала аборт!

— В больнице?

— Нет, только не в больнице. В Польше за такое тут же в тюрягу садят.

Тут в голове у Мока что-то щелкнуло. Вернулась его интуитивная догадка о скрытой проституции, которой предавалась Шинок, и каком-то посредничестве в данной процедуре. Он почувствовал, как ускоренно бьется сердце. Никогда еще он не слышал, чтобы уважаемые брачные конторы посредничали на рынке телесных услуг. Вот то, что такими были бабки, занимающиеся подпольными абортами — о таком слышал весьма часто, и несколько раз даже сам с ними сталкивался. Они умели с легкостью переубедить своих отчаявшихся и, как правило, небогатых клиенток, что одна ночка с состоятельным клиентом никакого стыда не представляет.

— Где же тогда она от плода избавилась? — Мок заметил, что Борецкий не понял его вопроса, так что с отвращением воспользовался предыдущим выражением. — Где она делала аборт? У кого?

— А я знаю? То было еще до меня!

Мок снял пальто и шляпу. Он махнул стоявшему возле велосипедов Выбранецу, чтобы тот вошел в дом. Когда тот появился, Мок разложил руки в знак того, что ничего не узнал, затем холодно и спокойно глянул на Борецкого. Уже без улыбки на лице.

— Скажи мне имя женщины, которая делает аборты в этом голоде, в этом районе. Я не буду садить ее в тюрьму. Мне нужно с ней только переговорить.

— Не знаю я! Понятия не имею, какие тут бабки аборты делают!

— Время у нас имеется. Времени у нас просто куча.

Львов, воскресенье 21 февраля 1937 года, несколько минут после полудня