Голова профессора Доуэля

Распогодилось. Правда, по морю еще ходили огромные волны, но ветер угомонился, тучи исчезли, на небе сияла луна. Серебристые отблески лунного света плясали на волнах.

Азорес подошел к борту и, покачиваясь в такт пароходу, пристально смотрел в одну точку.

— К чему ты присматриваешься? — спросил Гинзбург.

— Видишь, блестит, как звездочка, — ответил Азорес, указывая вдаль.

— Вижу: луна отражается в волнах.

— Нет, не луна, — ответил Азорес. — То блестит бутылка.

— Ну и что?

— А то, что если она не утонула, значит, ее закупорили. В таких бутылках бывают письма потерпевших аварию, вот что. Надо поймать эту бутылку.

Азорес поспешил к капитану. Маковский выслушал его без особого удовольствия. Ловить бутылку, в которой, возможно, ничего и нет, — терять время. С другой стороны, морские традиции обязывают: бутылка должна быть выловлена. И он дал команду. Траулер сбавил ход и остановился. Качка усилилась. Азорес был сильно обрадован новым приключением.

Матросы прикидывали, как изловить бутылку. Спускать трал нецелесообразно: ячейки его сети были широкими и бутылка проскочила бы сквозь них. Отыскалась небольшая сеть с мелкими ячейками, ею и поймали бутылку.

Азорес не ошибся: бутылка была герметически закупорена резиновой пробкой и в ней виднелась бумага. Бутылку доставили в каюту капитана. Маковский осторожно вынул пробку и достал из бутылки свернутый в трубочку листок. В записке размашисто было написано по-английски:

«На случай гибели парохода „Левиафан“. Прошу доставить эту записку в Аргентину, Буэнос-Айрес, Литл-стрит, 344. Жуану Хургесу.

Бласко Хургес».

Далее шел шифрованный текст — сплошные ряды отпечатанных на машинке букв. В самом конце, после шифра, — приписка:

«В письме чрезвычайно важные сведения. Прошу доставить с нарочным. Затраты на проезд будут оплачены на месте.

Если отослать с нарочным невозможно, прошу передать по бильдаппарату».

Маковский повертел лист в руках и рассмеялся.

— Какой-то чудак, — сказал он. — Думает, что найдутся люди, которые бросят свое дело и поедут за свой счет в Южную Америку, чтобы разыскать адресата и передать ему письмо в надежде на оплату расходов.

— А адресат, возможно, уже умер или выбыл в неизвестном направлении, — добавил штурман.

— Можно сфотографировать письмо и отослать снимок, — посоветовал Гинзбург.

Азорес, до этого слушавший молча, неожиданно сказал:

— Для меня совершенно ясно, что Бласко Хургес, погибший вместе со знаменитым «Левиафаном», желал, чтобы его письмо было передано без огласки. Письмо зашифровано не зря, и если этот шифр передать через многие страны телеграфом или бильдом, то, естественно, им заинтересуются тайные полиции и министерства иностранных дел ряда стран. Присяжные шифровальщики утратят сон и аппетит, пока не расшифруют это письмо. Хургес, очевидно, был уверен в сообразительности и благородстве тех, в чьи руки попадет его бутылка. К бильдаппарату он просил прибегнуть лишь в крайнем случае. Последняя воля трагически погибшего человека должна быть выполнена.

— А вдруг этот документ заключает в себе оружие против нас, СССР? Что, если Хургес — агент империалистической державы, замышляющей каверзы против нас? — спросил капитан.

Все умолкли.

— Опасения трезвые. Все возможно, — ответил после размышления Азорес. — Однако маловероятно, чтобы официальные дипкурьеры или шпионы бросали в океан бутылки с зашифрованными документами. Как бы ни был хитро составлен шифр, всегда найдется дотошный расшифровщик. Расшифровали же египетские иероглифы. Правительства всегда располагают возможностью направлять секретные документы с дипломатической почтой. Если бы на пароходе погиб государственный документ, его копии остались бы в министерстве. Вместо погибшего Хургеса был бы послан иной человек, если бы Хургес был дипкурьером; на том бы дело и кончилось. Здесь же что-то иное. Я полагаю, Хургес — кто бы он ни был — работал, как говорится, за свой страх и риск. Возможно, это один из авантюристов, открывших золотые россыпи или что-нибудь в этом роде. В свой смертный час он решил открыть тайну своему родственнику — Жуан Хургес, видимо, его брат, отец или сын. — Азорес окинул взглядом моряков. Все молчали, и он продолжал: — Мой план таков: редакция газеты, в которой я работаю, предложила мне ехать в Южную Америку. Там сейчас происходят интересные события. Я поеду туда и возьму письмо с собой. На всякий случай мы снимем копию. А я, приехав в Буэнос-Айрес, прежде всего осторожно разузнаю, кто такой Хургес. Если он не из нашего лагеря, я… придержу письмо, пока мы не расшифруем его сами и не убедимся, что оно безопасно для нас.

— Последняя воля погибшего должна быть выполнена, — с иронией повторил Гинзбург слова Азореса.