Голова самца богомола

А Юля стала говорить. Тогда я впервые подумал, что она неземная, когда слушал её. Инопланетная. В синем.

– Я тебе скажу, как мне кажется. Любовь. Настоящая любовь. Нет, я не из тех, кто считает, что она бывает однажды и прочая фигня. Но это что-то такое. Истинное, без вариантов.

Одиночество, вот то самое, глубинное одиночество, от которого жутко, понимаешь? Вот оно есть всегда, не отступает ровно до того момента, когда все-все желания, мечты, образы, ощущение тела, цвета, звука голоса, запахов. Пока всё это не совпадает в одной точке.

Она подтянула ноги, скрестив их, и я подумал, что люблю её ступни. И мизинцы. И пятки.

– И только в тот момент понимаешь: в моей жизни не было ничего более настоящего, чем этот человек. И тогда одиночество навсегда покидает. Как будто кто-то зажёг свет там, где никогда не было света. И после этого ты знаешь. Свет.

Мне захотелось встать и уйти. И никогда её не видеть больше. Я невпопад кивнул и кашлянул, стал рассматривать её руки, рисующие в воздухе звёзды невидимые.

– Этот человек – самый настоящий. Нет ничего реальней его и этого чувства, которое связывает тебя с ним. До этого человека, до этого чувства мир был относительным, понимаешь? Условным. И ничто никогда не было похоже на ту определённость, которая возникла. И эта определённость стала реальностью, перед которой нет выбора. – Юля разделила одну большую космическую туманность рукой на две неровные части. Одна из них, которая поменьше, моментально была съедена чёрной дырой. Вторая осталась при Юле. – Ты понимаешь меня? Я не знаю, сколько раз можно полюбить по-настоящему. Но эта определённость – появляется как-то раз, – она дёрнула головой, вернувшись на планету людей, отгоняя невидимую муху или Боинг 777. – Эта определённость меняет всё пожизненно.

Мне захотелось умереть прямо сейчас и здесь. Такой разговор.

– Иди ко мне, – протянула она соломинку утопающему, очнувшись, – Я глупая баба, иди ко мне, пожалей меня, прости, я… – и рукой махнула, свернув слова и космос в ладонь.

Дальше было просто и непросто. Когда я был в ней, то закрыл глаза и попал в колодец, меня утягивало куда-то вниз, в воронку, уносило с нехилой скоростью, я падал вначале в уютную мягкую темноту, затем где-то вдали проявились синие огни, удивительно светящиеся, они росли и приближались, заполняя пространство вокруг, потом всё вспыхнуло, синие огни взорвали мою тонкую человеческую оболочку и поглотили целиком.

Это был мой первый с ней оргазм, после которого я почувствовал себя совершенно опустошённым. Рухнул рядом, мордой в подушку, и меня не было. Потом пришлось появиться заново зачем-то.

Что мы ещё делали вместе? Прыгнули с парашютом, скатали на выходные в Суздаль, по её инициативе: «Я хочу видеть деревянные дома, ветхие заборы, добрых собак и много сирени», купили ей новую тахту.

Ещё я подарил ей подвеску бриллиантовую, хотел – кольцо, но не стал. Она делала мне массаж головы с лавандовым маслом.

Советовалась, да, могла позвонить днём, чтобы спросить, не знаю ли я, случайно, чем регби отличается от американского футбола. Я знал.

Мы ходили в кино и на концерт Стинга. Я хотел быть Стингом все три часа концерта и ещё полночи, так она его слушала.

Юля делилась со мной, – например, прислала однажды смс, хотя редко их писала, не любила ни телефон, ни смс: «Зацепилась за выражение из сериала „darkness passenger“, скажи – что-то в нём такое есть, да?»

Или ещё вот, размышляла как-то: «Конечно же, мне бы хотелось жить в более тёплой вселенной. И о чём лучше думать, скажи: о том, что мир – дружелюбен, о, маммамиа, Иисус любит меня, например, или слиться в экстатическом бреду с братьями-сёстрами по вере, или найти великую любовь, ну, тебя например, и слиться более конкретно и разнообразно? А? Согреться».

А вообще, знаешь, мне бы хотелось жить в мире без глупости и без товарно-денежных отношений. Пожалуй, всё. Чтобы все люди взяли и передумали гнать всю эту хрень.

Меня неплохо бы засандалить в одну из беднейших стран Африки годика этак на полтора, да? Волонтёром. Для гармонии и отсутствия жалости к себе.

– Ты и так волонтёр. Такое у меня от тебя впечатление.

– Ешь-молись-люби?

– Поймай, зажарь и съешь.

– Ха!

Её «Ха!» было для меня лучшей похвалой, значило, что я не отставал от неё, она очень быстро думает.

Юле нравилось, когда я связывал ей руки, привязывал к кровати. Когда брал жёстко и бесцеремонно, мял и рвал, вжимал лицом в подушку, крепко держа за шею сзади, когда ставил на колени перед собой, но я не хотел так, делал, потому что чуял, что её это заводит. Изображал, значит. Потом втянулся.

Уже через месяц знал её тело наизусть, не скажу, что у нас было какое-то особое разнообразие: позы, игры, навороты, – нет. Дело было в другом: не в том, как её развернуть, вывернуть даже и чем намазать соски, нет, – мы обходились без взбитых сливок, наручников и прочей хрени.

Просто именно в сексе она была со мной, моей была, я это чувствовал на все сто.