Голова в бегах

Когда мы подъехали к переливающемуся огнями клубу, располагавшемуся сразу за указателем города, на часах было уже двенадцать. Дверь нам предусмотрительно распахнул почтительный молчаливый паренек, выступавший в роли шофера. Коля выплыл из машины и, взяв нас под руки, направился к центральному входу. Видно, знали его здесь хорошо, потому что все двери открылись перед нами, как по мановению волшебной палочки. А дежуривший на входе охранник даже почтительно наклонил голову и кивнул другому, который и повел нас по лестнице вверх, ловко лавируя между снующими туда-сюда посетителями. Музыка орала так, что разговаривать было невозможно, поэтому я просто брела следом и злилась на Маню, втравившую меня в эту авантюру. Спала бы себе сейчас с Санькой под пледом. Наконец нас подвели к двери в глубине зала, за которой располагался вип-кабинет. Мы немного прошли вперед, повернулись и увидели компанию мужчин, судя по всему, давно отдыхавшую здесь со всеми удобствами. На мой первый и нетрезвый взгляд все выглядели чрезвычайно респектабельно: дорогие пиджаки, часы, телефоны последних моделей. При нашем появлении мужчины заметно оживились, а Марья, до этого активно скалящая красивые зубы, вылеченные нашими отечественными стоматологами, вдруг застыла как вкопанная. Я тут же сделала стойку и еще раз внимательно пробежалась по лицам присутствующих. Трое мужчин выглядели хорошо, но вполне обычно, а вот четвертый заинтересовал меня чрезвычайно. Пока отдыхающие обменивались рукопожатиями с Колей, а тот, в свою очередь, представлял нас, я отчаянно пыталась вспомнить, откуда мне знакомо это лицо.

– А это Никита Соколов. Сокол наш, – с гордостью представил заинтересовавшего меня парня Коля, словно Никита у нас был как минимум первым мужчиной, родившим ребенка. Я вяло кивнула в ответ, и тут меня словно током пронзило. Ну конечно, Соколов, будь он неладен! Это ж надо, как изменился, гад ползучий…

Тут необходимо сделать лирическое отступление и вернуться на много лет назад. Когда Мане было пятнадцать, а мозгов у нее и вовсе не было, впрочем, как и сейчас, она без памяти влюбилась в этого самого Никиту Соколова. Как и все девчонки с их двора. Он жил в соседнем с ней доме и даже когда-то учился с ней в одной школе. Правда, был на пару-тройку лет старше. Мне же тогда было тринадцать, и меня интересовали только Барби и кружок вязания. А вот Мане совершенно снесло крышу. Да и было от чего. Соколов был красив, как Аполлон, уже в то время разъезжал на своей машине и умел так смотреть на девушек, что тем незамедлительно хотелось раздеться. Чем он занимался, я, по малолетству, не интересовалась, но сейчас бы предположила, что чем-то незаконным. Иначе откуда у восемнадцатилетнего пацана в те времена могли быть такие бабки? Тем более, родители его были совершенно обычные люди – учительница и слесарь на заводе. Словом, этот Соколов потрепал мне немало нервов, потому что, влюбившись, Маня болтала о нем безостановочно. Все мои лучшие отроческие годы я провела, слушая истории про Никиту. Ее самым сильным, самым стойким желанием было, чтобы Никита обратил на нее свой пламенный взор. У сестрицы были и другие мощные и сильные желания – например, стать актрисой, быть счастливой, или научиться петь, или родить семерых детей, или начать вышивать крестиком. Но они приходили и уходили, желание научиться петь сменялось желанием выучить итальянский, которое переходило в желание заняться верховой ездой, которое, в свою очередь, оказывалось желанием разводить хорьков. Алешку сменял Вовик, а его – Лелик или какой-нибудь Фома. Годы шли, но мечта оставалась неизменной: охмурить Никиту с ног до головы.