Головнин. Дважды плененный

— Расставить кадки с водой, 5 пожары тушить! Изготовь матросиков на носу, корме и шканцах с ведрами. Остальных на батарейные палубы, пушкарям помогать!

Капитан подозвал своего помощника, старшего из лейтенантов. Протянул ему подзорную трубу, кивнул в сторону распустившей паруса шведской армады:

— Так я и предполагал, вишь, к норду склоняются. Потом в нашу сторону повернут, жарко нам станет!

Тревенен прикинул расстояние до соседнего «Всеслава», более сотни саженей. «Здесь шведы проскочат, место глубокое». Вскинул голову — вымпел задорно трепетал на верхней стеньге. «И ветер шведу на фортуну», перевел подзорную трубу на чичаговскую эскадру. «Ни одного паруса, стало быть, нам одним стоять по смерть…»

Шведские корабли тем временем сделали поворот и, набирая скорость, устремились прямо на жидкую цепочку отряда Повалишина.

Вот показался колоновожатый «Дристикгетен», он стремительно двигался вперед, люди у него скрыты в палубах, нижние паруса подобраны и подвязаны. Рядом с ним не отстают шведские трехмачтовые туремы, среднее между фрегатом и галерой. Шквал ядер, книпелей, картечи обрушился на передовой линкор. Но подобно ножу прорезает он строй и в свою очередь посылает залпы. Впритык за ним идет другой, третий, последующие… десятый… двадцатый, сотый шведские корабли. Эскадра Повалишина в огне и дыму, за нею точно так же в огне и дыму скрываются и фрегаты Ханыкова.

«Все небольшое пространство, — вспоминал очевидец, — от Крюсерорта до острова Орисари на полторы квадратных мили было покрыто дымом и судами. Оглушительные выстрелы не оставляли места ни малейшему постороннему звуку. Наши повалишинские корабли, с подбитым рангоутом и перебитыми шпрингами, стояли уже по ветру и не могли продолжать сражение в одинаковом порядке. Между ними справа, слева — повсюду неслась под всеми парусами громада шведских кораблей, галер, канонерских лодок, иол, транспортов. Все они шли с попутным ветром, быстро, поминутно и поочередно осыпая наши корабли и фрегаты Ханыкова полудействительными, полушальными залпами. На наших кораблях действуют по ним точно так же из орудий, но почти безвредно; так как в самом тяжелом, ослепительном дыму, перемешанном с клочьями обгорелых картузов и пыжей, носившихся в воздухе, шведские суда появлялись перед нашими внезапно и исчезали, как призраки».

Василий Головнин, как и вся команда артиллеристов, потерял счет выстрелам, залпам и вообще времени. В пылу боя он четко выполнял команды констапеля [27], подносил ядра и картузы, банил ствол, хватал канат и тянул орудийный станок к борту… Казалось, прошла целая вечность с начала сражения, а пошел отсчет только второго часа с момента первого залпа.

С верхней палубы, по трапу, в лазарет то и дело спускали носилки с тяжело раненными, некоторые в окровавленной одежде добирались сами до лазарета.

В какое-то мгновение по артиллерийскому деку пронеслась и обожгла сознание тревожная весть: «Капитана ранили…»

А сражение постепенно шло к концу. «Часу в 9-м шведы мало уже могут различать все совершающееся перед ними. Их флот и флотилия наполовину находятся вне пушечных выстрелов с наших судов, на открытом плесе, и ни одно из шведских судов не было остановлено нашими выстрелами». И только теперь адмирал Чичагов соизволил прислать на помощь Повалишину два корабля, они запоздали, последние шведские корабли прошествовали мимо сильно потрепанного отряда Повалишина. Правда, здесь шведам не повезло с брандерами. Из-за нерасторопности, не учитывая ветер, они умудрились поджечь три своих фрегата, которые взлетели на воздух. Из 300 судов шведы потеряли только 7 линкоров и несколько малых судов, которые посадили на мель…

Эскадра Чичагова опоздала и начала преследовать шведов, когда они удалились на, безопасное расстояние и спокойно укрылись в своей базе Свеаборг.

«Без сомнения, весь уцелевший шведский флот, — говорили сами шведы, — обязан своим спасением той странной нерешимости, с которою русский адмирал вступал под паруса, для того, чтобы идти и становиться ему на пути. Многие хотели уверить, что он был от нас подкуплен для того, чтобы не делать нападения. Но это мнение голословно и не имеет никакого основания».

Так это или нет, но у многих русских моряков сложилось твердое мнение, что дело здесь нечисто…

Чичагов, показывая прыть, пустился наверстывать упущенное, да где там, неприятеля и след простыл… Повалишин же принялся исправлять порядком потрепанные корабли.

Едва затихли залпы сражения, контр-адмирал Иван Повалишин направился к Тревенену. Он уже знал о тяжелом ранении командира «Не тронь меня». Вместе с ним на борт поднялся новый командир, капитан-лейтенант Френев. Первым делом Повалишин прошел в каюту капитана. В душном полумраке царила тишина, изредка нарушаемая стонами раненого. Обменявшись взглядом с лекарем, Повалишин вышел на палубу.

— Вырвало картечью левый бок, рана тяжкая, — лекарь опустил глаза, — надежды почти никакой. В себя пока не пришел.

— Ну, ну, старайся, Бог милостив, приложи умение.

— В гошпиталь бы надобно, да где здесь. Его трогать боязно, к трапу не донесем.