Головнин. Дважды плененный

В Немецком море начались затяжные, жестокие осенние штормы, которые следовали один за другим и не прекращались целый месяц. Для русских кораблей, привыкших к непродолжительным плаваниям на Балтике, начались суровые испытания. Через неделю-другую на кораблях открылась течь. Сменившиеся с вахты матросы стояли у помп, работающих без перерыва. «Чуть буря — полвахты у помп; все скрипит, все расходится».

Спустя две недели командир «Рафаила» запросился в ремонт, течь одолела-таки; едва задраенные артиллерийские порты черпали воду во время сильной качки.

Головнин одним из первых узнал, что фрегат отправляется на починку к устью реки Медвее.

В тот же день постучал в каюту командира.

— Дозвольте, господин капитан-лейтенант с просьбой, — не торопясь начал мичман. Командир только что спустился со шканцев. Наверху шел проливной дождь, промок до нитки, снял всю одежду до нижней рубашки. Мичмана Головнина он уважал. У него все ладилось, дело знает отменно, решает все самостоятельно и грамотно. Вахту правит исправно, без замечаний. И еще одно подметил командир: свободно на равных общается с англичанами, языком их владеет неплохо.

— Ну, выкладывай, — закуривая трубку, сказал Игнатьев.

— Нынче мы к ремонту назначены, — командир недоуменно поднял брови, — так позвольте мне переписаться на «Пимен».

— Плавать исхотелось?

Головнин, улыбаясь, молча кивнул головой.

— А почему именно на «Пимен»?

— Дружок там мой обретается, мичман Петр Рикорд. Игнатьев пососал затухшую трубку. «После эдаких штормов да непогоды заново в море просится, — подумал командир, — и не рисуется, видать, к морю прикипел. Добрый капитан станет».

— Пожалуй, я не против, сегодня-завтра доложу флагману, благо он собирается в Лондон укатить.

Вице-адмирал Ханыков согласился с мнением командира, и Головнин ступил на палубу семидесятичетырехпушечного линкора «Пимен».

Прежде чем попасть в каюту капитана, он очутился в объятиях мичмана Рикорда. Обычно в море каждая шлюпка у трапа — это целое событие, которое быстро разносится по кораблю, значит или привезли почту, или на борту появилось какое-то новое лицо, а с ним и последние известия с берега.

— Надолго к нам, Василь Михалыч?

— Покуда «Рафаил» в ремонте.

— Так мы скоро домой.

— Сие бабушка надвое сказала, Петр Иваныч, — усмехнулся Головнин, — адмирал нынче в Лондон отправляется, к послу нашему приглашен.

Разместился Головнин в мичманской каюте, вместе с . Рикордом, третье место пустовало. Рикорд представил соседа, мичмана.

— Коростовцев Григорий, мой добрый приятель и вообще компанейский товарищ.

Не успели поделиться последними новостями, а на корабле их всегда уйма, засвистели боцманские дудки. «Пимен» снимался с дрейфа и отправлялся в заданный район. Блокада Текселя продолжалась, а с нею текли и корабельные будни. Верхняя вахта, бодрствующая подвахта, готовая в любой момент прийти на помощь. Корабль крейсирует в заданном квадрате, меняя галсы, сторожит неприятеля. Как только засвистят боцманские дудки «Всех наверх!», значит корабль меняет галс. Матросы разбирают шкоты, брасы, булини [37], карабкаются по вантам, разбегаются по реям. Перекидывают паруса, при развороте на обратный галс корабль обычно сильно кренится. Матросы на пертах [38] обхватывают реи, прижимаясь к ним.

Обычно Головнин и Рикорд старались стоять вахту в одну смену. Переговаривались, глядя на снующих матросов.

— Аглицкие-то матросики проворнее наших управляются с парусами, — огорчался Головнин.

— Сие верно, Василь Михалыч, да и корабли у них не чета нашим, добротнее. Но глядя на англичан, и наши матросы сноровистее работают, стараются вытянуть свою честь, подтягиваются.

В затишье на море капитан отдыхал, иногда вахтенный начальник из лейтенантов уходил попить чайку. Кто-то из мичманов оставался полновластным хозяином судна. Стоя рядом с рулевым и посматривая на волны за бортом, следил за ветром по вымпелу, не спуская глаз с парусов. Махина — судно, полсотни сажен длиной, тысячу тонн водоизмещением, подчинялось его воле… Но такие моменты выпадали редко. Осенние штормы изо дня в день беспрерывно трепали корабли.

Наступила пора идти зимовать к родным берегам. Но в Лондоне Ханыкова огорчил неожиданным известием посол граф Семен Воронцов:

— Лорд Адмиралтейства, Петр Иванович, передает настоятельно просьбу его королевского величества, дабы наша эскадра не покидала на зиму берегов Британии.

За десять лет пребывания в Англии, несмотря на неприязнь Екатерины II, граф пользовался в Петербурге заслуженным авторитетом, как тонкий политик.

— Но я, граф, имею инструкцию Адмиралтейств-коллегии и предписание ее величества возвернуться к нашим портам на зимовку.

— Моя депеша уже пошла к матушке-государыне, господин адмирал. Крайняя нужда здешних правителей нам на руку. Авторитет государыни нашей возрастет. Наверняка ее величество удовлетворит просьбу короля, в том нет сомнения, — твердо настаивал посол, — так что повремените покуда. Тем паче матросики королевского флота пошаливать почали, зараза бунтарская и сюда исподволь проникает…