[Голово]ломка

«Наш ответ Очкастому.

Ага, сука, проняло? Затряслись твои гаденькие потненькие ручки, испятнанные кровью, выпитой у честных трудяг, то есть нас? Задрожал поганенький, мерзенький, тоненький буржуазный голосок?! Ссышь, падаль?!!!! Правильно ссышь! ШТЫК — вот твое место!!!! КОЛ!!! В АСФАЛЬТ! В АСФАЛЬТ! В АСФАЛЬТ! Вот куда!!! В недра мартеновских печей! Понял, падла?! Тех самых печей, у которых гибнут за гроши обворованные тобой пролетарии, сука!!! Что, мелкий прислужник крупных акул капитала?! Что, cытенький пухлый недобиток, вороватый пидорас, лишенный стыда и совести наглый похуист?! Мало тебе жрать буржуйское говно, так и меня, честного русского трудового пацана, приохотить желаешь?! МР-Р-Р-Р-Р-РАЗЬ!!!!

Пиздец тебе, Очкастый. Скорый, жестокий, беспощадный, железный пролетарский пиздец.

Все.»

— Нет, Вадик, — Очкастый улыбнулся с беспредельной проникновенностью, — это ТЕБЕ пиздец.

Еб твою, ты же в клубе… Сокрушительный опперкут наконец нашел Вадима, отозвался ватным гулом в ушах, кратковременной дезориентацией… какого ж хера?

— Ты, мудак, наверное, думаешь, что я тебя просто уволю? — участливо предположил Андрей Владленович и отрицательно помотал головой. — Не-ет. Хуюшки. Я тебя, Вадимчик, сотру. Размажу. С говном смешаю. — с каждой фразой он улыбался все шире, все радушнее. — Тебе, Вадимушка, в этом городе… в этой стране… в этом, блядь, мире! — он резко и неожиданно двинул локтем в протестующе хрюкнувший короб процессора, — нигде больше не работать. Ни-кем, понял? Тебя, Вадичка, толчки мыть не возьмут. Даже языком вылизывать.

Очкастый был явственно поддат. Не сильно. На уровне легкой избыточности жестов и интонаций.

— Ты что же думал, говнюк, — откинутый на стуле Очкастый покачал вострым ботиночным носком, — никто не узнает, да? Никто никогда не найдет? — Андрей Владленович даже руками развел. Из-под распахнувшегося полсмитовского пальто сверкнул галстук. По золоту бежали чернильно-синие скарабеи. Почему-то именно в них прочно увяз вадимов взгляд. — Ка-азе-е-ел!… Ну казе-е-ел! Ты же мелкий поц! — Очкастый рывком подался вперед и вертанул пальцами перед лицом — будто лампочку из патрона вывинчивал. — Ты же тля! Вошь подзалупная!

В первый момент на Вадима навалилось тупая, вязкая заторможенность. Только в голове бешено и вразнобой вращалось с истошным звоном: что будет? что он будет делать? я попал, да? насколько круто я попал? И в тот самый миг, когда мельтешащие колесики разом встали, выбросив: попал! круто попал! очень круто! с концами! — внутри, в глубине потянуло зудящим, сосущим сквознячком. Вязкость тут же вытекла, а от низа живота стал быстро расти уровень болезненного подрагивающего предвкушения.

— Ты ж мне завидуешь, муденыш. Ты ж сам ни хуя не умеешь, ни-ху-я! Что б ты без меня делал? Это ж я тебя сюда взял. Ты ж из моей миски хлебал. А потом гадил туда. Потихо-онечку. Потому что мне ты, холуек, ничего сказать не смел. Боялся. Ссал. Ты ж сидел тут, в норке своей вонючей, и дрочил, дрочил в кулачок. Наяривал. Онанист хуев. Щенок. Сопляк…

Это было как перед оргазмом. Каждое все более ликующее, все более взахлеб слово Очкастого закручивало в Вадиме еще на один оборот некую пружину.

— …Тряпка. Ничто-о-ожество. Подстилка…

Еще, еще. Еще.

— …Недоносок. Обсосок. Слизь!…

Пружина лопнула. Что-то разъялось. Не ощущая, не сдерживая и не контролируя, Вадим почти наугад протянул руку, ухватил за изогнутую рептильную шею бронзового патинированного Мурзиллу Рекс, с немалым, но нечувствительным усилием поднял — и с размаху врезал круглым, как у штанги, блином постамента Андрею Владленовичу сбоку в висок.

7