Головолапная (СИ)

Голос охранницы Галочки, имеющей неискоренимый опыт работы в детской колонии, слегка привел Гату в чувство. Она уже готова была хоть каким-то звуком ответить, еще даже не словами, которые от страха все из головы повылетали. Но Галочка, заглядывая в убежище Гаты откуда-то сверху, озаренная мягким светом, продолжала:

— Ты что это? По работе скучаешь? Даже в выходной у нас? Тортик, гляжу, прикупила. Шла на чашку чая, не дошла?

— Га… Галина… — пролепетала Гата, проморгалась и поняла, что лежит, сжавшись, в сумраке, под какой-то машиной, с ужасом затравленной собаки смотрит на склонившуюся охранницу. Это было ужасно глупо. Невозможно уже тем, что валялась она под машиной не на какой-то, никому неизвестной парковке, а на глазах у всего ТРЦ.

— Ползком давай на меня! — скомандовала Галочка, и ее форменные ботинки пропали с поля зрения.

Гата прикрыла глаза, успокаиваясь, и полезла по пластунски вперед, под потоки солнечного света, к свежему воздуху, в лето.

— Что случилось-то. Отвечай.

Выпрямившись во весь рост и сглотнув пересохшим горлом, Гата выдавила:

— Помутнело перед глазами, потом шум в ушах… Кажется, упала.

— А! Все с тобой ясно. Это давление. У меня такое тоже бывает. Ничего, — отрывисто бросала Галочка, резкими движениями отряхивая Гату. Отряхивание больше походило на удары, но такие удары — понятной человеческой рукой — были сейчас не больными, а спасительными. В голове Гаты прояснялось.

Она увидела, что на стоянке много людей. Услышала, как кричат и что-то требуют дети возле больших дверей ТРЦ. Почувствовала, как пахнет свежей сладкой выпечкой от пекарни.

Все было в порядке. Но посреди этого порядка стояла растрепанная перепачканная Агата Гришина, у которой в мыслях творился полный хаос.

— Сказали, сигнал в охрану, от посетителя. Какая-то чокнутая завалилась под машину. Знаю я, как у нас народ списывает на дурное все, что видит. Плохо кому на жаре станет, так туда же — все чокнутые!

— Гали… лина… я не…

— Молчи. У тебе лицо, как у покойника. Идем в бухгалтерию. Там тебе медпомощь окажут не хуже, чем в скорой. Не наклоняйся, я торт сама подниму. Это у тебя из карманов, что ли, просыпалось?

Присев и ловко подцепив за веревочку коробку с тортом, Галочка быстро подобрала с асфальта несколько блестящих пятирублевых монет.

— Я тоже мелочь на маршрутку отдельно ношу, — сказала она одобрительно и ссыпала горсть монет Гате в карман ее брюк.

— Пятерки, — обреченно прошептала Гата. — Желание. Я запустила пятерки. Он захотел пятерки. Я получила пятерки…

Линия крыши торгового центра наклонилась, колени подогнулись.

— Эй! Ровно стой!

Бесцеремонная пощечина мгновенно выровняла все на свои места.

— Вот! Другое дело. Лучше нашатыря… Справа встань. Теперь идем.

Гата послушно выполняла все указания. Ей становилось все лучше. Поднимаясь по лестнице (в лифте Галочка отказала, чтобы еще не подурнело и без того пострадавшей) она даже поймала себя на мысли — может, ей и не становилось плохо, и не нападал на нее никто, а все померещилось.

В кармане позвякивали монеты, которыми Гату забросали неведомые туманные, но зловредные существа с хихикающими голосами.

5

Женщины в бухгалтерии встретили их готовностью оторваться от бумаг, путаными расспросами и корвалолом. Галочка коротко, но емко пересказала, что произошло, как ей описала свое состояние сама Гата, что заметно в ее состоянии внимательному охранному взгляду. Галочку выслушали и быстро определили диагноз:

— Такая молодая, а уже давление!

— Ой, девочки! Давление разве спрашивает? У меня уже в тридцать лет верхнее было знаешь каким? Сто семьдесят!

— У меня сто восемьдесят. Таблетки пью, сколько себя помню.

Гата вяло отдала себя во власть бухгалтеров. Позволила накапать себе резко пахнущего лекарства, пощупать лоб, померить давление на потертом и не с первого раза срабатывающем аппарате. Ей сейчас было все равно, но она понимала, что является своего рода куклой, с которой взрослые женщины играют в докторов, — и им эта игра важна даже больше, чем ей ее здоровье.

Она не думала о своем давлении, как о чем-то сейчас важном. О монетах в кармане — думала. Они были гораздо значимее и объяснили бы больше, если бы она поняла их происхождение и воплощение.

— Сколько у нее, Светлана Геннадьевна?

— Верхнее сто тридцать.

С руки Гаты сняли тугую манжету, освобождая от захвата.

— Агата, дорогая, — пробасила Светлана Геннадьевна так, словно бы она на правительственном концерте объявляла выступление хора генералов МВД. — Давление у тебя, конечно, не в космос лететь. А в приступ было еще выше.

— Наверное, — согласилась Гата.

— Вот что, — Светлана Геннадьевна, вытащила из накопителя для бумаг чистый лист, — возьми-ка ты ручку и напиши заявление на отгул. На завтра.

— Может, больничный? — осторожно спросила одна из бухгалтеров.

— Больничный — это надолго. Да и проводить его… — отмахнулась Светлана Геннадьевна. — К тому же тут больше страха из-за приступа, нежели приступ. Да, Агата? Ты же напугалась?

Гата кивнула и взяла ручку.

Под диктовку, хотя она сама прекрасно знала что писать, слабой рукой вывела текст заявления.