Головолапная (СИ)

«Нет, — сказала себе Гата, — до помутнения нельзя доводить… Получается что? Володя как-то сам нарвался на тарелку от Петухова, тот унизил его макаронами на ушах. Драка мне не нужна. А нужно мне, чтобы Володя бессильно застыл, при этом чтобы он был ужасно зол. Как было бы проще, будь я на его месте! Мне бы прекрасно было понятно — я сама напросилась тем, что перегородила дорогу, значит, все дальнейшее происходит по моей вине. Это бы меня удержало, я не стала бы усугублять. Но ему десять лет! Неужели он может так детально анализировать свое поведение в момент острых чувств? Ему десять. Десять, а не тридцать. Он должен войти в злое “шобтысдох когда-нибудь”, но не больше. Никаких кулаков, никаких речей, никаких “тебе не жить вот прям щаз”. Все должно остаться в себе. Но что там «в себе» в эти мальчишеские десять лет?!»

Она подтянула к себе телефон, перевернула его и запустила диктофон. После чего откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза. Голос ее зазвучал тихо и медленно, когда она начала:

— Итак, меня зовут Володя, мне десять лет. Я учусь в школе. Мне не нравится туда ходить. Меня постоянно обижает Петухов, не пройти. Я пытаюсь ему не давать себя в обиду, но он сильнее и наглый. Иногда я мечтаю, что прихожу в школу, а Петухова нет за его партой. Мне говорят, что он…

«…пусть утонет», — подсказал упертый внутренний голос.

— …что он сломал ногу, и не может ходить.

«… и возить его будет она, поедет через мост, а потом — плюх!»

Гата открыла глаза и, протянув руку, отключила запись на диктофоне.

Есть вещи, которые сильны тем, что невероятно упрямы. Бороться с нахально лезущим в текст утоплением у нее не осталось терпения.

Нужно было двигаться дальше, иначе так и увязнешь в этой сцене с макаронами. А времени у нее оставалось немного.

2

Тяга к творческому самовыражению сама проросла в Гате, не выполешь как сорняк, не вытравишь химикатами социального здравомыслия и необходимости делать серьезные дела. Всегда как-то выкраивалось и время, и желание заняться чем-то, что оставляло Гату наедине с собой. Она и вязала что-то, и собирала какие-то журналы, и своими руками как-то начала мастерить большой дом для маминой кошки, даже папа помогал.

Но потом пришло писательство. Само пришло. Дверь с ноги открыло — и больше не покидало Гату, несмотря на ее многочисленные неудачи в поисках себя и своего жанра. Желание стать писательницей требовало его кормить и любить. Обещало самореализацию.

Начала Гата свой творческий путь с истории любви между волшебным эльфом и обычной студенткой. Эльф попал в мир студентки, она его нашла, приютила, помогала вернуться, да так помогала, что, влюбившись в процессе, сама вернулась в его волшебный мир.

Гату разбили на первой же публикации в интернете. Разбили за штампы. Злостно ругали за непродуманность, но тут же добродушно предлагали читать в этом жанре побольше и побольше, чтобы понять, где штампы, и выйти на собственную оригинальную идею. Те, кто предлагал читать побольше, предлагали читать их. Это Гату и насторожило, потому что она ничего не увидела в таких советах, кроме самохвальства.

Она не расстроилась из-за потраченного времени и сил, не прогнулась под неудачу и оставила историю про волшебного эльфа лежать мертвым грузом на одном из литературных сайтов. Лишь сделала свои выводы, потому что считала - огорчения временны, логика вечна.

Выводы были — учись и штурмуй с другой стороны.

Неудача в жанре любовного фэнтези переключила ее на приключенческую литературу. Гата читала запоем все, что находила в интернете с пометкой «приключения». Напитавшись и вдохновившись, она начала с азов, которые советовали курсы писательского мастерства — с мира, с карты и с идеи.

Полгода она рисовала на ватманах то планы города, где жил молодой подмастерье сапожника, то планы острова, куда этот подмастерье должен был отправиться за сокровищами. Когда карты были закончены, Гата устроила небольшой праздник по поводу их открытия и показа своим близким друзьям. В тот-то день и прозвучала фраза одного сокурсника: «Опять времена Стивенсона! Почему никто не пишет о том, как за золотом отправится какой-нибудь… сантехник?»

Думала Гата над этими словами долго. И чем дольше думала, тем туманней становились темные улочки старого города, тем меньше посетителей сидело в воображаемых тавернах, тем реже смеющиеся женщины взмахивали красными юбками в танцах на солнечных площадях, тем сильнее выветривался запах крепкого табака и соли из пиратов, тем быстрее уходили за отрезанный горизонт корабли под огромными парусами… И тем жальче ей становилось времени и сил, потраченных на карты морского города и таинственного острова. Приключения перестали манить самого автора. А новую карту современного города с портом для барж, с ресторанами и барами рисовать стало лень.