Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы

– Наверное, лучше будет, если я все вам расскажу. Пока это знают только Курт, Лупе и я, но если узнаете и вы, то вам будет легче разговаривать с Куртом. Ничем Лупе не больна.

– Да я уж догадался, – кивнул Мартин.

– Мне так жаль ее. Я знаю, что это дурно, но они с Куртом… они так любят друг друга. Они были так счастливы… А потом она узнала. И у нее не было другого выхода. Одна из приятельниц Лупе сказала, что знает в Сан-Франциско одного доктора – имя этой приятельницы я вам не назову, но она дважды с ней разговаривала. И та заверила ее, что все будет хорошо, никто ничего не узнает. А потом… у нее не оказалось денег.

Мона замолчала и снова потянулась к бокалу. Мартин изо всех сил старался сохранять вид отца, перед которым исповедуется дочь.

– Вы сказали, Мартин, что смерть – странная вещь, – вдруг отклонилась от своей темы Мона. – А для меня не менее странна любовь, и уж точно более страшна. Я думаю про Лупе, и мне не хочется влюбляться. Никогда. Если бы что-нибудь подобное случилось со мной… Ремиджио… не знаю, что бы он сделал. А если об этом узнает генерал…

– Какой генерал?

– Отец Лупе.

Тут Мартин вспомнил. Генерал Помпилио Санчес-и-Ларреда, некогда знаменитый и отважный мексиканский бунтарь, ныне вел вынужденно покойную жизнь в Лос-Анджелесе. Гордый человек, утверждавший, что в его жилах течет кровь как конкистадоров, так и ацтеков, наделенный одновременно энергией завоевателя и благородством покоренного.

– Отчего они не поженились? – напрямик спросил Мартин.

– Лупе обручена с одним давним соратником генерала. Это за него она должна когда-нибудь выйти замуж и вернуться вместе с ним в Мехико. Любой другой брак дочери убьет ее отца.

– Но если нет денег, что делать ей в Сан-Франциско?

– Этого я не знаю. В субботу утром Лупе сказала мне, что все в порядке, она едет к доктору. Это все, что мне известно.

Все сходится, комар носу не подточит, подумал Мартин. Все, кроме того, что Курт Росс – такой добрый, славный малый.

– И ты ведь будешь внимателен к Курту, постараешься ему помочь? – Мартин вдруг с удивлением отметил про себя, что по ходу этого доверительного разговора Мона отбросила формальное usted (вы) и стала обращаться к нему на tu (ты).

– Исключительно ради тебя, – галантно ответил ей Мартин в той же грамматической форме.

– Не ради меня, Мартин, – покачала головой Мона, – ради него.

– Загляну к нему, как только в Дом вернемся, – пообещал Мартин и с грустью подумал, что хоть это-то правда.

– Хорошо. Ты мне нравишься, Мартин. – И, вставая вместе с Моной из-за стола, он был вознагражден еще одной улыбкой и еще одним мягким прикосновением ее ладони.

Серьезное настроение рассеялось, и они так весело болтали в трамвае на немыслимой смеси английского и испанского, что Мартин совершенно забыл о своих угрызениях совести. Но ключик все еще лежал у него в кармане.

– Я прямо к Курту, – вновь заверил Мону Мартин, прощаясь с нею в холле Международного дома. Но вдохновляющее воздействие ее улыбки быстро прошло, и направился он вовсе не к Курту, а прямиком к себе.

Уныло присев на кровать, он затеял продолжительный и беззвучный разговор с самим собой. Что делать? У него не было ни малейшего желания предоставлять имеющиеся у него свидетельства – ключик, появление явно взволнованного чем-то Курта в пятницу вечером, аборт Лупе – в полицию, не дав ему прежде шанса каким-то образом объясниться. Но, с другой стороны, не может же он просто зайти к молодому швейцарцу и сказать: «Слушай, я более или менее уверен, что убил своего дядю ты, и сейчас мне просто интересно, что ты можешь сказать по этому поводу».

К тому же он все-таки не до конца убежден, что убийца – именно Курт. В противном случае он мог бы бесстрастно изложить имеющиеся у него данные на бумаге, приложить к ним записку следующего содержания: «Завтра это будет достоянием полиции» и дождаться, пока Курт не доиграет, как принято, партию до конца, то есть совершит самоубийство. Но в том-то и дело, что такой убежденности у него не было.

Ко всему прочему он, черт возьми, не знал, каковы они из себя, убийцы. Когда-то Мартин, шутки ради, носился с теорией, будто всякий на протяжении своей жизни хоть с одним убийцей да столкнулся. Помнится, как-то раз за обедом он шокировал этим утверждением родителей одной своей знакомой. Разумеется, они принялись возражать, но в какой-то момент мать девушки вдруг вспомнила кое-какие странные обстоятельства, связанные с их давнишним соседом, и поведала Мартину совершенно фантастическую – ничего подобного ему раньше слышать не приходилось – историю самоубийства, которого на самом деле не было.

Но сейчас ситуация иная. Речь идет о единомышленнике и довольно близком приятеле… Как если бы убийцей объявили Пола, или Алекса, или его самого. К тому же – и это смущало Мартина более всего – не вписывалось это убийство в характер Курта! Слишком оно тонкое для такого прямодушного человека.

Мартин пожалел, что не осталось у него после недавней попойки ни капли бурбона. Трех кружек пива маловато, чтобы набраться духу и обвинить человека в убийстве.