Гольцы

Сидор Борисович загреб йогой все пучки и двинул их под прилавок, звучно ударил ладонями по налощенной доске.

Деньгами или товаром? — и назвал сумму.

Глаза у Порфирия округлились — он полагал, что по-

лучит по меньшей мере втрое больше. Рушились сразу

все расчеты.-.

Почему мало? — Он только теперь почувствовал, как сильно ему хочется есть и как хорошо было бы сейчас, с морозу, выпить горячего.

Не хочешь? Забирай обратно. — И Сидор Борисович нагнулся. — Бери, бери, не нужен ты мне со своей дрянной белкой.

Порфирий было забушевал, стал хватать белку; потом на него закричал Сидор Борисович и вырвал все из рук; потом на прилавке появилась бутылка, и сургуч захрустел под жесткими пальцами Сидора Борисовича; потом Порфирию стало жарко… и как-то все равно…

На Джуглым с собой на паре связанных лыж он привез очень немного муки и охотничьего припаса…

Порфирий поднялся, забросил на плечо свою потрепанную однорядку и, прыгая с уступа на уступ, стал спускаться вниз, к зимовью.

Оно конечно, — бормотал он, приглядываясь, куда ловчее прыгнуть, — обирают нашего брата везде. Без этого скупщик или трактирщик как проживет? И здесь, на Джуглыме, нет от них жизни настоящей. А все же…

Порфирий брел теперь по крутому, но ровному склону горы; здесь от Джуглыма набегали волны свежего, влажного воздуха, легче становилось дышать…

Нет, не нашел себе здесь Порфирий той жизни, какую искал. Раньше он рубил и сплавлял лес, а зимой ходил по дворам, пилил дрова у богатых людей. И было тяжко знать, что каждый, кто тебя нанимает, не работая сам, получит для себя за твой пот выгоду лишь потому, что у него есть деньги, за которые он может купить твои руки. Теперь Порфирий стал охотиться, он больше не нанимается к хозяевам, а продает свою охотничью удачу, свой тяжелый труд. И все равно осталось по-прежнему: что ты добыл в лесу — это дешево, что нужно для тебя, для жизни твоей — все это дорого. А покупай, — без припасов как будешь охотиться! Знай, что у тебя есть только сильные руки, и знай, что сильнее всего на свете деньги, которых нет у тебя.

А все же легче жить на Джуглыме, хотя бы потому, что здесь ты не каждый день видишь эту несправедливость, не каждый день страдаешь от нее. И пока ты ходишь с ружьем по тайге или ставишь на зверя свои ловушки, ты забываешь на время, что ведь придется потом все равно идти в Тайшет и без пользы торговаться с Сидором Борисовичем. И пока ты здесь, на Джуглыме, тебе спокойнее. Немного, но спокойнее.

К тому же Джуглым хорошее, изобильное место. Много разбросано по всей Саянской тайге таких, охотничьих зимовьев, как у Порфирия, но там уже мешают люди друг другу, грозят: «Не заходи, моя тайга!» — а здесь Порфирий сам себе хозяин. Далеко ушел, зато никто и не мешает.

«А хорошо бы человека сюда, друга надежного, — размышлял Порфирий, пересекая густые заросли молодого пихтача, заполонившего весь берег Джуглыма возле зимовья. — Без друга пусто, от сердца слова сказать некому. Пойдешь в Тайшет — не поговоришь. Какие там разговоры? Пришел человек из тайги — значит, думай, как его обобрать, — так там считают. А поставить бы здесь еще зимовье или два, только не жадных, не корыстных людей, не таких, которым все мало, — жить славно бы стали. Кого бы позвать сюда?»

Б Тайшете нет никого. Не нашел еще там Порфирий по сердцу себе человека. Егоршу бы нз Рубахиной? Всех мер мужик, с ним вместе плавили лес, даже это зимовье вместе срубили… А как позвать его и как поехать ему сюда, когда в дружках он у Ильчи и даже сватал за Порфирия Лизавету? Нет, нет, старое не воротишь! Перекипело из-за Лизаветы сердце, хватит! Не надо и через других людей о ней вспоминать…

Найду! Найду! — вслух выкрикнул Порфирий.

Ему захотелось заглушить вдруг всплывшие воспоминания о Лизе. Но тут же он понял, что криком не поможешь, что Лиза долго теперь будеть здесь, около него…

Найти, найти надо себе друга, — твердил Порфирий. И знал, что если когда-либо снова и будет друг у него, то все-таки жены, самого близкого друга, уж никогда не будет. И опять холодно, пусто. Лизу любить он сам себе не велел, а другую… И повели себе любить — не полюбишь.

Порфирий вошел в зимовье. Здесь было застойно, душно. Остро щекотал в носу запах стен, прокопченных дымом очага. К нему примешивались запахи вяленой рыбы и сушеных грибов — Порфирий уже готовил себе запасы на зиму. На деревянном гвозде, вбитом в стену, висел небольшой мешок. Порфирий снял его и вытряхнул содержимое на стол, сколоченный из тесаных плах. В мешке лежало четыре соболя, на диво черных, мягких и пушистых. Порфирий погладил их заскорузлой ладонью. Соболя остались у него еще от прошлогоднего промысла, он не отнес их в Тайшет к Сидору Борисовичу. Почему? Тогда себе он не ответил почему. Не мог, скорей — не хотел. Но глухо, сердцем, знал, что эти соболя только для Лизы или… в огонь.

Лизы не будет… Порфирий еще перетряхнул на руке пушистые и искрящиеся шкурки и медленно засунул их снова в мешок. Лизы не будет… Огонь будет всегда. Пусть висят в мешке!