Голубь и Мальчик

С этого момента и дальше всё уже происходило само собой, как фильм, обратный вчерашнему: негромкий гомон птичьего пробуждения, темнота сереет, на посветлевшей воде вырисовываются тени птиц, солнце подымается всё выше, начинается птичий взлет. На взлете у них нет ни лидера, ни главного, ни распорядителя, и каждая птица взлетает в свое время, по своему разумению и в удобном для нее темпе. Пеликаны — тяжело, журавли — как будто танцуя поначалу в воздухе, гуси и утки долго бегут по воде, вытянув шею и хлопая крыльями. Все пробуют, спотыкаются, трепыхаются, садятся, ждут, пока солнце окрепнет, согреет воздух и мышцы.

Постепенно небо снова покрывается точками, наполняется движением, распростертыми крыльями, взмахами и голосами, и вдруг у меня в кармане зазвонил мобильник, и я — под укоризненными взглядами моих птицелюбов — заторопился ответить, потому что на экране опять высветилось «Папаваш».

5

Папаваш звонит редко. И уж конечно, не в такое время. Йеки вообще не позволяют себе быть обузой, обращаться к ближнему с просьбой. А кроме того, со всеми своими нуждами Папаваш обращается к Мешуламу Фриду. Но с того нашего разговора и его ужасного вопроса: «Мама еще не вернулась домой, может, она у вас?» — появление его имени на экране мобильника вызывает у меня тревогу.

— Мне неприятно беспокоить тебя, Яирик, — сказал он раздраженным и усталым голосом. — Я долго думал, позвонить или нет. Ты должен срочно приехать сюда.

Я извинился перед своими подопечными и вышел наружу.

— Я на севере с туристами. Что случилось?

— Кто-то пытается ворваться ко мне в дом.

— Позвони в полицию. Немедленно!

— Не сейчас. Сейчас уже светло. Это ночью, это каждой ночью… Кто-то поворачивает ручку двери, пытается открыть. Я уже несколько ночей не сплю.

— Дверь заперта?

— Конечно.

— Тебе просто чудится, — попытался я успокоить. — В темноте дома всегда издают какие-то звуки. Особенно коммунальные дома. А совсем ночью, когда всё тихо, стоит кому-то спустить воду на третьем этаже, и ты уже уверен, что к тебе пытаются вломиться.

— Извини, Яирик, но я еще в состоянии отличить того, кто пытается ворваться ко мне, оттого, кто спускает воду на третьем этаже. И галлюцинаций у меня тоже нет, если ты на это пытаешься намекнуть!

И бросил трубку. В последнее время он усвоил эту отвратительную американскую привычку — заканчивать телефонный разговор, не прощаясь. Я не стал чиниться и перезвонил ему. Сказал: «Нас разъединили». Сделал вид: «Здесь плохой прием». Попробовал пошутить: «Может быть, это Мешулам, проверяет, не забыл ли профессор Мендельсон запереть дверь перед сном?»

Папаваш ответил мне обрадованным голосом, как будто не сердился минуту назад:

— Мешулама я уже спрашивал, Яирик. Это первое, что я сделал.

— И что он сказал?

— Он сказал, что пошлет кого-нибудь из своих охранников, чтобы постоял здесь снаружи.

— Хорошая идея.

— Плохая идея. Здесь не дом главы правительства. Ты сам сказал: это коммунальный дом. Мне не нужен бандит с револьвером на лестничной площадке.

— Ты говорил с Биньямином?

Птицы взлетают. Шумное хлопанье крыльев окружает меня со всех сторон. Воет ветер. Но вздох Папаваша слышен отчетливо и ясно:

— С Биньямином нет смысла разговаривать. Он занят.

— И поэтому ты обращаешься ко мне? Потому что я меньше занят? Я тоже работаю иногда, если ты случайно забыл. И как раз в данный момент я с туристами. Из Голландии. Я поднялся без четверти четыре показать им перелетных птиц в Хуле, и это немного далеко.

— Мне очень жаль, что я тебе мешаю, Яирик. Я обратился к тебе, потому что ты мой старший сын.

После обеда я спустился с моими туристами на юг, к нашей следующей остановке, в Иорданской долине. Удостоверился, что у всех есть комнаты и еда, и помчался в Иерусалим по восточной дороге, вдоль Иордана. В половине одиннадцатого я поставил «Бегемота» на улице А-Халуц в квартале Бейт а-Керем. Вытащил ручку из саперной лопатки, которая всегда лежит у меня в багажнике, и складной стул, который остался там с той прогулки, которую Папаваш прервал, и поднялся на улицу Бялика через темный мемориальный парк. Что обо мне подумают? Мужчина в расцвете лет, в одной руке палка, в другой складной стул. Куда он идет? С какими намерениями? Зачем гадать и напрягаться? Это тот самый мальчик, который много лет назад спускался по этому парку со своей матерью, а сейчас поднимается по нему охранять отца, который вырастил его совсем как своего сына.

Так я и думал. Рядом с домом стоит машина фирмы «Мешулам Фрид и дочь с ограниченной ответственностью». Я поставил стул во дворе, под инжиром, который пересадил к нам Мешулам годы назад (дерево стало уже совсем большим), и уселся в темноте. Здесь меня никто не увидит, а я смогу видеть дверь Папаваша. Чуть позже одиннадцати дверь открылась, Мешулам крикнул: «Спокойной ночи», запер снаружи, вышел из подъезда и посмотрел вокруг. Что я скажу, если он все же меня заметит? Скажу правду. Мешулам послушает, вытащит платок, скажет: «А кто будет охранять меня, после того, как Гершон?» — и предложит сменить меня или составить мне компанию.