Голубая бусина на медной ладони

Неожиданно «лендровер» резко тормозит. Перед нами глубокое «вади», русло высохшего потока. Выходим из машины, оглядываемся. Куда же дальше?

— Давайте бросим жребий по-бедуински, — предлагает Муджиб. Он подбирает плоский камешек и плюет на него. — Мокрая сторона — «зима», налево; сухая — «лето», направо.

Камешек взлетает в воздух и ложится сухой стороной вверх.

— «Лето»! Едем направо, — говорит Муджиб.

— А может, лучше налево? — щурится Иван Петрович. — Бросим вызов судьбе. Ты же враг суеверий.

Я поддерживаю журналиста. Муджиб нехотя соглашается, и мы поворачиваем налево. Через полчаса откуда-то сбоку слышится громкий стук. Машина заваливается, ее начинает заносить. Нас обгоняет правое переднее колесо и тяжело плюхается набок.

— Та-ак! — произносит Иван Петрович. — Запасные шпильки для колес есть?

Муджиб с размаху ударяет кулаком по кнопке гудка. Машина взвизгивает.

— Нету! Кто же мог знать, что они на такой скорости лопнут все разом!

Вот вам и приключение! Одни в пустыне. Далеко от жилья. Да только далеко ли?

— Смотрите, — говорю я, — черные палатки!

— Ура! — кричит Муджиб. — Бедуины!

Мы устремляемся к шатрам.

— Знаешь, Иванпэтрович, — смеется на ходу Муджиб, — хорошо, что я враг суеверий. А то я мог бы решить, что наше невезение из-за тебя. Ты же голубоглазый. Моя бабка всегда повторяла: «Не водись с голубоглазым да с редкозубым».

— Почему же тогда глаз на Ладони Фатымы голубой? — спрашивает Иван Петрович.

— Именно поэтому. На Востоке мало голубоглазых, как у вас, на Севере, не часто встретишь черные глаза. Поэтому взгляд голубых глаз считается у нас особенно пронзительным.

— А у нас есть поговорка: «Черный глаз — опасный», — осторожно замечает Иван Петрович.

— И в песнях поют, — подхватываю я, — про очи черные, жгучие и погубительные.

— У вас! — машет рукой Муджиб. — У вас это история, фольклор. У нас, к сожалению, суеверия еще живы. Почему засох виноградник? Не дала земля урожая? Сглазили! Почему заболел ребенок? Пал бык? Сглазили! На все один ответ. Разум подавлен чувством, и чувство это — страх.

Муджиб прибавляет шагу. Мы едва поспеваем за ним.

— Начинают пугать с детства, — продолжает он. — Ребенка повсюду подстерегают коварные джинны, шайтан, злые волосатые гули, оборотни и ведьмы… Мне было шесть месяцев, когда я заболел. Старики решили, что виноват дурной глаз. И меня, больного младенца, ночью принесли на кладбище и опустили в пустую могилу, приговаривая: «О смерть! Возьми своего сына и отдай нам нашего!» Как я после этого выжил, ума не приложу!

Палатки уже совсем близко. Их всего три. Вокруг ни души. Может быть, в них никого нет?

— Если я правильно понял, — говорит Иван Петрович, — голубой глаз на Ладони Фатымы должен особенно надежно предохранять от недоброго взгляда? По принципу «лечить подобное подобным»?

Полог одной из палаток отдергивается. Появляется невысокая фигурка в черном платье до пят. Мы направляемся к ней.

— Мир тебе, женщина! — приветствует бедуинку Муджиб. — Где мужчины твоего рода?

Бедуинка смело глядит на нас. Ее лицо открыто. В крыльях тонкого носа золотые блестки, на лбу и щеках темно-синие пятна татуировки.

— И вам мир, — отвечает она. — Скот и мужчины скоро вернутся. Простите, что мой брат не может встретить вас. Он лежит в палатке.

— Болен? На что жалуется? — профессионально спрашивает Муджиб.

Бедуинка цокает языком.

— Не знаю. Нога распухла.

— Я врач, — объясняет Муджиб. — Веди к брату.

Входим в шатер. Вся его обстановка состоит из деревянной колыбели-качалки, брезентового вьюка и большого медного котла. В глубине жилища на полосатом тюфяке лежит смуглый парнишка лет десяти. Его правая нога вытянута, под нее подложена подушка.

— Как тебя зовут, юноша? Как зовут твою сестру? — задает вопросы Муджиб, ощупывая больную ногу маленького бедуина.

Тот кривится от боли, но мужественно отвечает:

— Мое имя Салех, сестру зовут Хинд. Она замужем за сыном нашего дяди по отцу.

Муджиб закончил осмотр.

— Пустяки, обычный вывих, — сообщает он. И, обращаясь к Ивану Петровичу и ко мне, говорит вполголоса. — Держите Салеха покрепче.

Мгновение — и сильные руки Муджиба вправляют вывихнутую ногу. Салех вскрикивает, но тут же улыбается.

— Хинд, принеси-ка старую рубаху, какую не жалко! — приказывает Муджиб.

Мы рвем рубаху на полосы, Муджиб туго обматывает тряпками ногу мальчишки.

— Полежишь денек и будешь бегать лучше прежнего, — заключает Иван Петрович.

Брат и сестра благодарят врача и даже нас с Иваном Петровичем. Хинд пытается поцеловать руку Муджиба, но тот краснеет и отстраняется. Тогда, порывшись в ковровой сумке, Хинд просит:

— Примите этот подарок, на счастье!

И подает каждому из нас по голубой стеклянной бусине.

— Понятно! — восклицает Иван Петрович. — Талисман от сглаза.

Он снимает очки и, морща нос, начинает протирать стекла от пыли.

— А что, дети пустыни, не боитесь, что этот чужеземец на вас порчу наведет? — спрашивает Муджиб и делает страшную гримасу. Салех и Хинд смеются.

— Нет, — говорит Салех. — Я никого не боюсь. Ни джиннов, ни людей. Я мужчина!

А Хинд добавляет:

— Разве можно бояться доброго человека?