Голубая бусина на медной ладони

Пройдет немало времени, пока будут опубликованы все важнейшие тексты из архивов Эблы и словарь эблаита, родственного арабскому и южноаравийским языкам. Но и сейчас нетрудно заметить, что в этой культуре слились воедино традиции Сирии и Двуречья. В царском архиве бережно хранились местные редакции шумерских мифов и варианты поэмы о месопотамском герое Гильгамеше. И главное, что еще ждет своего осмысления, — исследования итальянских археологов, проводимые в тесном сотрудничестве с отделом древностей министерства культуры Сирийской Арабской Республики, позволили установить существование особой сиро-месопотамской культурной области, восходящей по крайней мере к III тысячелетию до нашей эры.

В многочисленном пантеоне Эблы соседствовали боги Сирии, Палестины и Вавилона. Эта особенность отразилась и в эблаитских личных именах. Некоторые из них употребляются и по сей день, например Дауд.

…Я не знаю, как звали того бедуина, которого мы встретили близ Телль-Мардиха, но кто может поручиться, что его имя не встречается в архиве Эблы? Как понять этого знатока кийяфы, умеющего «видеть сквозь землю» и предрекавшего археологам скорую удачу накануне открытия Паоло Маттиэ? Что это — случайное совпадение, природная наблюдательность, интуиция?

Другой раз я проезжал мимо Телль-Мардиха весной, когда степь ненадолго покрывается пестрым ковром цветов — эфемерид. Может быть, именно эти весенние картины вызвали когда-то к жизни ту самую «ковровость», которая, по удачному выражению отечественного цветоведа Л. Н. Мироновой, служит универсальной и вездесущей категорией мусульманского искусства. Выступая за строгое единобожие, ислам боролся с многочисленными племенными культами аравитян, видя в этих культах грубое идолопоклонство. Чтобы стереть всякую память об идолах, решительно запрещалась скульптура, а любые изображения живых существ вызывали подозрение. Вот почему изобразительное искусство ушло в «ковровость», то есть в цветистость и узорчатость, причем принцип этот распространили и на архитектуру, утварь, ткани, оформление рукописей, поэзию и прозу, музыку и фольклор.

Ковер и впрямь несет в себе образ райского сада — правильного, ограниченного, строго изобильного, конечного. Дисциплинированное буйство красок всегда геометрично, рассудочно, всегда связано с мусульманской символикой, представляющей цвет как соотношение света и тьмы. Тьма же отнюдь не всегда ассоциируется с «темными силами», часто воспринимаясь как защита от палящего зноя, тень, сень. Коран выразительно передает красоту ночи, прелесть утренней и вечерней зари (достаточно упомянуть названия некоторых глав-сур: «Перенес ночью», «Звезда», «Месяц», «Завернувшийся», «Идущий ночью», «Заря», «Ночь», «Утро», «Предвечернее время», «Рассвет»).

Обращаясь к символике драгоценных камней, металлов и садовых цветов, можно убедиться, как ценятся, с одной стороны, яркие светоносные цвета — красный (рубин, гранат; анемон, алый мак), белый (жемчуг, алмаз; лилия, жасмин) и желтый (золото, янтарь; желтая ромашка, шафран), а с другой стороны — цвета холодные, теневые — синий, голубой, фиолетовый (бирюза, сапфир; фиалка, голубой лотос).

Царицей сада считается роза, которой арабские садоводы издавна научились придавать разные цвета, включая черный, однако чаще всего встречается красная роза. Арабский историк X века аль-Масуди писал, что красный — это цвет женщин, детей и радости, ибо красный цвет — самый лучший для глаз, так как от него расширяется зрачок, в то время как от черного он сужается.

Насколько любим красный, настолько презираем серый. Положительную окраску он имеет разве что в упомянутом уже прозвище города Алеппо. Белый, черный и фиолетовый — первоначально цвета траура, отказа от радостей жизни, как это часто бывает, во многих уголках арабского мира со временем стали носить повседневно. А особенно выделяется в исламе зеленый, стоящий как бы между теплыми и холодными красками: долгие века он был запретен не только для немусульман, но и для низших слоев приверженцев ислама. Только в начале двадцатого столетия с введением военной формы цвета хаки положение стало меняться, но до сих пор в мусульманской традиции зеленый сохраняет свой исключительный престиж. Интересно представление об интенсивности цветов, сложившееся у мусульманских мистиков — суфиев. Они считают, что шесть стадий мистического экстаза — по нарастающей — окрашены так: зеленый, синий, красный, желтый, белый и, наконец, черный.