Голубая дама

Третьего дня поднялась я с зарей. Господа офицеры, господа канцеляристы и супруги их еще нежились на своих пуховых перинах. Лишь лохматая бесшабашная мастеровщина, важные урядники да свирепые нарядчики тянулись к заводским воротам. Я облачилась в припасенную еще с вечера одежду — домотканые кофту и юбку, стоптанные башмаки, надвинула на самые глаза неприметный серенький платок. Ближе к устью по мосткам перешла рассекающую город речку и по ее песчаному, испещренному птичьими следами берегу добралась до Оби. Лодка, которую давно облюбовала, привязанная веревкой к колышку, спокойно покачивалась на волнах.

Не вспомню, как ее отвязала, возилась с веслами. Не то веревкой, не то железной банкой, валявшейся на дне, изрядно порезала руку. Помню только запахи смолы, речной свежести. Они и теперь кажутся мне запахами счастья.

Близ берега я выгреблась далеко вверх по течению, где не могло быть никаких дозорных, а оттуда направилась на другой берег.

Долбленка ходко скользила по воде, грести было не тяжело…

Перебравшись через реку, направилась в ближайшее село, именуемое Бобровским Затоном. Муж рассказывал мне, что там водились бобры и даже обещал показать их, но так и не удосужился. Шла по высокому разнотравью, ноги промокли от росы. Впрочем, что скрывать: я, как говорят, не чуяла ног. Мне казалось, что от той минуты, как я ни свет ни заря вскочила с постели, прошла целая вечность, но, взглянув на часики, что прятала под домотканой рубашкой, я убедилась — не прошло и двух часов.

Наконец с холма я увидела небольшую раскинутую в низине деревушку. Избы, как это нередко бывает в здешних местах, стояли не в одну или две линейки, а вразброс — по две, по три и даже по одной.

— Эй, девка! Ты чего здесь потеряла?

Передо мной как из-под земли вырос невысокий рыжий мужичок с клочковатой, взлохмаченной бороденкой.

— В деревню иду, — неуверенно ответила я и с удивлением огляделась вокруг. У дороги валялись целые вороха источающей стойкий запах полыни.

— Чего ты там не видела?

Я промолчала, не зная, что ответить.

— Там клад добудешь, да домой не будешь, — задирая кверху свою бороденку, заявил мужичок. — Холера там, девка. Так что лучше поворачивай оглобли.

— А трава-то для какой надобности? — стараясь попасть ему в тон, независимо спросила я.

— Лекарь приказывает жечь полынь, мяту, табак, чтоб заразу остановить. Зараза, пакость всякая свежего духу страшатся, — важно пояснил рыжий и стал увязывать траву в охапку.

Я бросилась ему помогать.

Мужичок вдруг отскочил в сторону и закрестился:

— Свят, свят! С нами крестная сила…

Я недоуменно глядела на него.

— Ну чего глядишь! Чего буркалы выставила! Кого обвести хошь! Я, слышь, тоже виды-то видывал. — Клочковатая бороденка вновь пошла вверх. — Где с такими руками бабы-то бывают? Ты же оборотень! Сгинь! Сгинь, нечистая сила!

Мужик снова истово закрестился.

Ума не приложу, чем завершилась бы эта комедия, если бы столь же неожиданно с огромной охапкой травы не появился господин Зарицын.

— Юлия Андриановна! Вы! Здесь и в таком наряде! Какими же судьбами?

В усталом его голосе мне послышалось не только удивление, но и радостные оттенки.

— Села в лодку и приехала.

— Но кто же вас перевез?

— Ах, да, — припомнил он. — Вы ведь, кажется, развлекаетесь греблей?

— Кажется, — подтвердила я.

Юрий Тимофеевич потер пальцами лоб, недоуменно спросил:

— Как же вас отпустил генерал? — И сам себе ответил: — Да, я запамятовал, что он в отъезде… Но вы кого-нибудь предупредили?

— Медвежонка.

Я начинала сердиться. Ведет себя, как наставник со школьным студентом.

— Так, — негромко произнес господин Зарицын и снова потер лоб, очевидно, прогоняя головную боль, — сейчас Гордей перевезет вас обратно.

Не воспроизведу дословно нашего спора, потому что была слишком обескуражена и рассержена таким приемом. Помню только, что я с горячностью отстаивала свое право находиться там, где хочу, а Юрий Тимофеевич возражал — здесь холера, смертельная болезнь, и она дамских капризов в учет не берет. А рыжий Гордей в своей манере добавил: «Холера измучит, согнет да скрючит».

— И главное, — утверждал Юрий Тимофеевич, — вы же можете занести в город заразу.

Последнее показалось мне совсем нелепым. В город чуть не ежедневно прибывают обозы, солдаты рыщут по деревням, выискивая беглецов. И все желающие так или иначе проникают в город. Как видно, все предосторожности сошлись на мне!

И когда они взвалили на себя по охапке травы, я собрала остатки и увязалась за ними…

Таких необычайных и трудных дней никогда не выпадало в моей жизни. Сначала мы с Гордеем жгли костры возле самой большой в деревне избы, и Гордей сообщил мне, что в эту избу они с Юрием Тимофеевичем свезли всех больных холерой. Я вошла в избу.

Здесь на лавках помещалось шестеро больных. Все исхудавшие, с лицами, обросшими серой щетиной, с обескровленной кожей. А глаза — потухшие, остановившиеся, как у покойников.

Одного тяжело, с конвульсиями рвало. Другой черными губами с трудом выговаривал: «Пить».