Голубая дама

Несмотря на то, что моя мать происходила из крестьян, я, в сущности, не видела в простонародье людей. Конечно, я и в помыслах не презирала и не истязала их, как это дозволял себе мой муж. Старалась держаться с ними спокойно и ровно. Но ежели сказать без утайки, приблизительно так же относилась и к животным. Понимала, что эти люди нуждаются в пище и тепле, чуют боль и радость. И стремилась им равно, как и моему медвежонку или моей Струне, дарить и пищу, и тепло, и даже ласку. Однако я, дочь дворовой женщины, успела позабыть, что простолюдины могут проявлять чувства более благородные, чем господа их…

Но об этом после, надобно еще рассказать, как оказалась я в новой жизни.

В достопамятную ту ночь мой спутник привел меня к небольшой покосившейся избушке. Долго стучал он в слюдяное оконце, прежде чем там кто-то зашевелился и раздался старушечий голос:

— Кому бог сна не дает?

— Свои, Ивановна! Отчиняй!

— Ваньша! Давно не бывал. Какая же нелегкая тебя по ночам носит, — отпирая скрипучую дверь, ворчала старуха. — Ишь, непутевый. Вот изловят караульщики, тогда будешь знать. И кто же это еще с тобой?

Не отвечая, Ваньша так глянул на старуху, что она сразу притихла. Провел меня в избушку и усадил на широкую лавку.

Ивановну он вывел в сени, и они о чем-то тихо посовещались.

Я с наслаждением сбросила Евтейшин полукафтан.

Глаза привыкли к темноте, и я поняла, что вся изба старухи — из одной комнаты, добрую долю которой занимает русская печь; убранство в этой избе — скамья, стол, две табуретки и чурбан.

Вошел мой спаситель.

— Ну вот, барыня, — сказал он. — Я сейчас ухожу. Но ты не бойся, в беде мы тебя не оставим.

Ваньша ушел.

— Ох ты мнеченьки, барыня ты моя пригожая, — запричитала старуха. — Не ждала я такой гостьи. Ну да в жизни-то, как в сказке, всякая небылица бывает.

Старуха помогла мне раздеться и уложила на теплую печь, а сама легла на лавке.

— Стесняю тебя, бабушка, — посовестилась я.

— Что ты, матушка! Я рада живой душе-то. Который годок все одна да одна. Вот когда кто из работных зайдет, да и то редко: бывает, цельную неделю проживешь, а припомнишь, ни единого словечка ни с кем не сказала, рта не раскрыла.

Вскоре я уже знала печальную историю старухиной жизни: ее муж был приставлен к плавильной печи. Стал плеваться черной кровью и, уволенный за чахотной болезнью, умер. Один сын определен был к куренному производству и на лесоповале задавило его сосной. Другого словили после побега с рудника, дали всего двести ударов, он упал, да так не поднялся, кровь горлом и из ушей пошла. Все перемешалось в сознании: рассказы Ивановны, ужас пережитого, тревога за будущее.

Утром генерал хватится Евтейшу. Рано или поздно спустится в подвал, увидит там труп своего холуя, хватится Ваньши. Может догадаться, что и я с ним сбежала.

Найдут меня, схватят, начнут колоть своим страшным шилом, замуруют снова в ту же каменную клетку.

Но больше всего думала я об Юрии Тимофеевиче, с которым уже было простилась мысленно, стоя в кирпичной могиле.

Пуще жизни желалось мне увидеть его. К тому же он один мог спасти меня. Завтра, вернее, уже сегодня, когда я не приду к Авроре, он сам начнет искать встречи со мной. Интересно, чем оправдает генерал мое отсутствие? Впрочем, изыщет чем. Да и что ему заботиться! Он же в глухомани нашей, по крайности, верст на триста вокруг царь и бог.

Поздний зимний рассвет стал уже робко пробиваться сквозь слюдяное окошко, когда я не то чтобы уснула, но впала в какое-то тревожное забытье. И в этом забытьи, мозг мой не отдохнул, жуть не покидала меня, одна страшная картина сменялась другой. То задыхаюсь я в каменной могиле, то захлебывается кровью мой Мишка, и пронзает меня морозным взглядом генерал.

Виделся мне и сын Ивановны. Почему-то представлялся он похожим на Ваньшу. И из ушей его текли тонкие струйки крови. И вдруг Евтейша втащил в пыточную комнату Юрия Тимофеевича. И явственно послышался его голос. И это уже не у сына Ивановны, а у Юрия течет из ушей алая кровь.

И снова слышу я милый, негромкий глуховатый голос.

— Здравствуйте, бабушка, — как будто произнес он. Я раскрыла глаза и теперь уже наяву услышала Ивановну.

— Здравствуй, здравствуй, батюшка. Спит она, наша красавица. На печи я ей постелила.

От нежданного счастья ком застрял у меня в горле, слезы выступили на глазах. В избушку сквозь слюдяное окошко, видно, давно уже пробиралось солнце. Среди нищеты, на стареньком скобленом столе фантастично сверкала моя драгоценная бриллиантовая брошь.

А у порога стоял Зарицын.

Многое довелось мне узнать в то утро. Оказалось, Ваньша, тот самый атаман ватажников, который когда-то захватил Юрия. Юрий вылечил его любимца — калмыцкого мальчика. Отселе их дружба.

Оставив меня у Ивановны, Ваньша сразу дал знать Юрию. Юрий спрятал Ваньшу — никогда бы не могла помыслить где — на квартире инженера, который читал доклад о конституции.

Юрий пытался прознать, что думает предпринять генерал. Для этого он решился прибегнуть к помощи графа. Мужчины держали большой совет. Григорий Львович, придумав срочную надобность, в десять часов был уже у генерала.