Голубая книга сказок кота Мурлыки

Довольно поздно утром Маринетта приоткрыла глаза, и ей показалось, что на подушке сестрички шевелятся большие пушистые уши. А ей самой было как-то тесно и неудобно, даже повернуться в постели она не могла. Сон, однако, оказался сильнее любопытства, и веки ее снова сомкнулись. Дельфина, тоже совсем сонная, взглянула на кровать сестренки. Ей показалось, что Маринетта стала огромной, как-то странно разбухла, однако ее тоже сморил сон. Через минуту они окончательно проснулись и обе попытались разглядеть свои подбородки, им показалось, что лица у них как-то странно вытянулись и совсем изменились. Повернув голову и посмотрев на кровать сестры, Дельфина громко вскрикнула. Вместо белокурой головки, которую она ожидала увидеть, на подушке Маринетты лежала лошадиная морда. Маринетта изумилась не меньше, увидев перед собой голову осла, и тоже вскрикнула. Обе несчастные сестрицы, широко раскрыв глаза и подняв головы, изучали друг друга, не понимая, что же с ними такое приключилось. Куда подевалась сестра, удивлялась каждая, почему это вместо нее в ее постели лежит животное. Маринетта чуть не рассмеялась, но, поглядев на себя, увидела лошадиную грудь, заросшие шерстью ноги, копыта, и поняла, что их вчерашние желания сбылись. Дельфина тоже посмотрела на свою серую шерстку, на копыта, на тень от своих длинных ушей на простыне, и тоже все поняла. Она тяжело вздохнула, но из ее мокрых губ вырвалось только фырканье.

— Это ты, Маринетта? — спросила она сестру дрожащим голосом, которого сама не узнала.

— Да, — ответила Маринетта. — А это ты, Дельфина?

Не без труда они вылезли из кроваток и встали на ноги. Дельфина, превратившаяся в красивого ослика, была намного меньше сестры, крупной, на голову выше ослика, лошади першеронской породы.

— У тебя красивая шерстка, — сказала Дельфина сестре, — и если бы ты могла видеть свою гриву, я думаю, ты бы осталась довольна…

Но бедной белой лошади было не до гривы. Она смотрела на свое платьице, лежавшее на стуле у кровати, и, при мысли, что, может быть, никогда больше в него не влезет, почувствовала себя очень несчастной и все ее четыре ноги задрожали. Серый ослик, как мог, успокаивал ее и, поняв, что слова тут бесполезны, принялся гладить ее по загривку своими большими ушами.

Когда мать вошла в комнату, они стояли, опустив головы и прижавшись друг к другу, и не решались поднять глаза. Мать страшно удивилась, что ее дочкам взбрело в голову привести к себе в комнату животных, да еще чужих, и она была очень этим недовольна.

— А куда же подевались мои бедовые головки? Наверное, спрятались где-нибудь в комнате — одежки-то их лежат на стульях. Ну-ка, вылезайте! Я не собираюсь с вами играть…

Никто не появлялся; мать стала ощупывать обе постели, а когда нагнулась, чтобы заглянуть под кровати, не там ли спрятались ее девочки, услышала шепот:

— Мама… мама…

— Да, да, я слышу вас… Ну так покажитесь, где же вы наконец? Мне ваша затея не нравится, и я очень сержусь…

— Мама… мама… — снова услышала она в ответ.

Голоса были сиплые и грустные, она с трудом узнала их. Не найдя девочек в комнате, мать обернулась и опять хотела что-то сказать им, но печальные глаза ослика и лошадки смутили ее. Первым заговорил ослик.

— Мама, — сказал он, — не ищи Маринетту и Дельфину… Видишь эту большую лошадь? Это и есть Маринетта, а я — Дельфина.

— Что вы мне голову морочите? Я же вижу, что вы не мои дочки!

— Это мы, мама, — сказала Маринетта, — мы, твои девочки…

И правда, то были голоса Маринетты и Дельфины. Несчастная мать расплакалась, и дочки, прижавшись к ней головами, заплакали тоже.

— Подождите-ка здесь, — сказала наконец мать, — я схожу за отцом.

Вскоре пришел и отец; вволю наплакавшись, он стал думать, как теперь жить его дочкам. Прежде всего, и речи не могло быть, чтобы они остались в своей комнате, для таких больших животных она слишком мала. Лучше всего поселить их в конюшне со свежей подстилкой и полной сена кормушкой. Туда отец и повел их, а по дороге, поглядев на лошадь, задумчиво прошептал:

— А лошадка-то недурна…

В хорошую погоду ослик и лошадка, покинув конюшню, гуляли на лугу и щипали травку, разговаривая о том времени, когда они были девочками.

— Помнишь, — говорила лошадка, — мы с тобой однажды гуляли на этом лугу, пришел гусь и отнял у нас мячик…

— И еще щипал нас за ноги…

И ослик с лошадкой заливались слезами. За завтраком, обедом или ужином они приходили в кухню, садились там рядом с псом и с нежностью смотрели, как ели родители. Но через несколько дней им было сказано, что они слишком большие, и что с ними здесь очень тесно, и что больше им на кухне не место. Пришлось им перебраться во двор и глядеть в кухню через раскрытое окно, положив головы на подоконник.