Голубая кровь

— Алакартай, — подхватил хор масаари-нинцае, — из великого племени тагдаше согласился служить тебе верным братом в твоих боях и битвах. Алакартай из великого племени тагдаше возвратился в Город после сражения с двурукими, осаждавшими твой дом по имени Каин. Он был неполон. Когда Алакартай узнал, что брат по крови не имеет доспехов, он решил стать ему защитником, как того требуют долг и честь и как к тому призывает само его имя.

Потрясенный Руф дрожащими руками надел на себя панцирь

/Потрясенный Руф принял братские объятия Алакартая из славного племени тагдаше и постарался ответить ему всей любовью и признательностью, которую нашел в своем сердце/ и водрузил на голову шлем. И то и другое облекло его и устроилось на человеке, будто действительно принадлежало ему от самого рождения.

Панцирь был выстелен изнутри мягкой пружинящей тканью, и Вувахон довольно застучал по полу крохотными коготками, услышав безмолвное одобрение Кайнена. Так же был оснащен и шлем; выпуклые темные прозрачные пластины надежно защищали глаза человека и давали возможность великолепного обзора, совершенно невозможную в обычном шлеме. Кроме того, череп Алакартая был таким же легким, как и прочие покровы аухканов, и плотно прилегал к голове. Через пару текселей Руф вообще забыл о том, что на нем что-то надето.

В таком шлеме было удобно сражаться даже В яркий солнечный день и стоя лицом к солнцу, в таком шлеме и панцире Руф чувствовал себя вдвое, а то и втрое сильнее. И он был надежно защищен не только самими доспехами, но и

/любовью?! /

тем, что несла их душа. Отчего-то Кайнен был уверен в том, что душа аухканов, сделавших ему такой невозможный среди людей подарок, осталась рядом с ним.

Шлем был усеян шипами и наростами, складывающимися в диковинное образование, которое, впрочем, Руфу не мешало. Кто-то из масаари-нинцае сказал, что после научит человека, как пользоваться этим дополнительным оружием.

Человек был удивлен лишь тем, что шлем-череп Алакартая пришелся ему впору.

— Алакартай был очень молод, — пояснил Садеон. — Примерь и остальные доспехи.

Двурукий надел поножи и наручи, которые на сгибах скреплялись удивительным гибким материалом и совершенно не затрудняли движения.

— Это Суашин из славного племени астракорсов… — И масаари-нинцае повторили весь обряд.

— Суашин означает Ловкий, — подсказал Шанаданха.

Странно, но Руфу вовсе не мешало, что кто-то постоянно заглядывает в его мысли и отвечает на них. Более того, он заметил, что все реже повторяет губами рисунок слов, которые думает.

Руф Кайнен, мертвый человек, стремительно становился аухканом.

На ночь человек вернулся в знакомую пещеру и улегся спать на ковре, который Вувахон успел завершить как раз к тому времени, когда солнце стало клониться к закату. Лежать на этой подстилке было еще уютнее, нежели в покинутой «колыбели», — ни одна неровность не ощущалась под ней, а сам материал, казалось, подробно повторяет очертания тела. Порой Руфу казалось, что он заснул в воде и потому не чувствует ничего, кроме упругого сопротивления.

Вувахон свернулся клубочком у него в ногах. Садеон уютно повис на каменном карнизе, прикрепившись к нему несколькими нитями, похожими на толстую паутину.

Шрутарх и Шанаданха спали, опираясь на хвосты, в нескольких шагах от человека.

Кайнен по-детски сопел, положив под голову руку, на среднем пальце которой сверкал алым сдеданный шетшироциор перстень. Созидатель слышал о таком украшении от масаари-нинцае, атаковавших лагерь варваров, и решил украсить своего человека.

/брата/ так, как тому может понравиться.

На сверкающей поверхности камня Созидатель вырезал изображение тагдаше Алакартая, который отказался от жизни аухкана, чтобы продолжить жить как часть Руфа Кайнена.

Садеону хотелось, чтобы Двурукий помнил о нем.

3

— Эльо Кайнен! Эльо Кайнен!

Громкий крик стражника вывел его из задумчивости.

Новый хранитель Южного рубежа и глава клана Кайненов, Килиан Кайнен, часто впадал в странное состояние и становился похожим на безмолвную статую. Или на спящего с открытыми глазами.

Со смертью Руфа Килиан не приобрел ничего из того, о чем мечтал.

А потерял все.

Когда войско возвратилось в Каин без Руфа, на Аддона Кайнена было страшно смотреть. Он ни в чем не обвинял сына, хотя Килиан не слепой и видел, что отец не доверяет ему, не допускает возможности того, что Руфа могли застигнуть врасплох варвары. Подумалось даже, что нужно было рассказывать о каких-нибудь демонах, но Килиан боялся запутаться в собственной лжи. Варвары — они все на одно лицо, и описывать их не составляет особенного труда. Что же до демонов…

И Каббад, и У на, и отец живо вывели бы его на чистую воду.

Если бы еще не эти проклятые таблички.