Голубая кровь

Потом Толик предложил поехать к нему в родную деревню, они согласились. Они долго ехали на автобусе. В деревне посреди пыльного картофельного поля стоял дом. Оттуда вышли сгорбленная старушка с морщинистым лицом и старик в кепке. Они долго обнимали и целовали Толика, а он похлопывал их по спинам. Потом они пошли в маленький домик, стоявший немного поодаль во дворе, там раньше была толина комната, там он жил. Стены и пол в доме были обмазаны глиной и даже не побелены, а в прихожей горой свалены желтые дыни, Толик объяснил, что это для продажи, и что этим занимается его старший брат. Толик показал им свою фотографию сразу после школы. Там он был с жидкими длинными волосами, распущенными по плечам, с закаченными глазами и бантиком-бабочкой на шее. Маруся удивилась, откуда он взял бабочку в этой деревне, и она спросила об этом Толика. Он сказал, что тогда завезли в сельпо, и он купил. "Я всегда считал, что поэт должен быть в бабочке, и я ее надел. Надо мной смеялись... - его глаза злобно сверкнули, - но я им еще покажу! Они меня еще узнают! Узнают, кто такой Анатолий Кудыкин!" Потом он достал и показал Марусе пожелтевшую местную газету, где были напечатаны его стихи про элеватор, что "элеватор, как Аленушка". Костя очень удивился, он не знал, что Толик пишет стихи, раньше об этом он не говорил. Толик скромно потупился. Тут пришла его мама и позвала их есть. Стол был накрыт, три огромные тарелки до краев были наполнены жирным борщом, в нем плавали куски сала. Посреди стола стояла бутылка с ободранной этикеткой, там оказался самогон, который толина мама сделала из сахара. Маруся попробовала из рюмки, вкус был отвратительный. Борщ она тоже не смогла есть. А Толик съел всю тарелку и попросил добавки. Потом они пошли рвать вишни. Толик все говорил, что надо помочь маме и папе, что они старенькие. Вечером на автобусе по пыльной дороге они вернулись домой.

Костя лег на кровать, он устал. Толик сел рядом и застенчиво проговорил: "Костя, я тут стихи написал. Хочешь послушать?" Костя ничего не сказал, но с интересом посмотрел на Толика. "Это я тут познакомился с одной девчонкой. Это была совсем простая девчонка, но она поняла меня. И я посвятил ей стихотворение." Толик откашлялся: "Здравствуй Лена-Ленок, незнакомый дружок, вспоминаешь ль меня..." Костя засмеялся. Толик остановился и с обидой посмотрел на Костю. "Вспоминаешь ль меня... повторил Костя, - ну, ну, давай дальше..." Толик насупился. "Ты смеешься? Ты смеешься надо мной? А ты знаешь, что я, между прочим, могу свои стихи на помойку выбросить? Хоть сейчас! А ты над своими стихами трясешься!"

"На помойке им самое место," - Костя смотрел на Толика, и в глазах его была насмешка. Толик встал и вышел, хлопнув дверью. Марусе даже было его немного жаль, но она промолчала. Толик не пришел ночевать.

Утром они сидели и пили чай, тут открылась дверь, и вошел Толик. На лице его блуждала какая-то загадочная блаженная улыбка. Он тоже сел к столу и стал сосредоточенно поедать бутерброды с колбасой. Потом сказал "Ты знаешь, Костя, сегодня утром я ходил к морю. Солнышко еще не встало, было так рано-рано. И я помолился Богу. И Бог мне кое-что открыл..." - Толик значительно посмотрел на Костю. Костя молча ждал продолжения. "Я скажу, когда доем", - Толик не хотел сразу выкладывагь все. Он, чавкая, продолжал есть и время от времени посматривал на Костю. В глазах его светилось торжество. Наконец они допили чай, и Костя встал из-за стола, уже собираясь уходить, но Толик остановил его: "Куда? Подожди, я должен сказать. Так вот. Бог мне открыл, что ты Костя... - он помолчал, - что ты Костя - Фома Опискин!"

Он удовлетворенно замолчал и ждал, какой эффект произведут эти слова, он сверкнул глазами на Марусю, она вспомнила, как он как-то говорил, что ему хочется, чтобы его взгляд обжигал. Еще Толик жаловался, что его не любят женщины, он говорил, что женщины любят таких, от которых пахнет духами. От Толика, действительно, пахло всегда каким-то говном, но Марусе не хотелось его обижать, и она ничего ему не говорила.

Теперь же Толик хотел, чтобы Маруся его поддержала, и смотрел на нее преданным собачьим взглядом. Марусе стало противно, и она отвернулась. Костя повторил: "Фома Аквинский?" - очевидно, ему так послышалось, и на лице его промелькнуло даже что-то вроде испуга. Потом он рассказывал Марусе, что испугался, что Толик сейчас начнет каяться, превозносить его и все начнется сначала...

"Да нет, Фома Опискин," - повторил Толик. Костя с явным облегчением вздохнул. Он кивнул и сказал: "Да, да. Толя, хорошо! Фома Опискин. Ты только иди, а? Иди, ладно? Все хорошо, я согласен!" Толик выпрямился, он весь задрожал и затрясся, но не знал, что же еще сказать и поэтому снова ушел, хлопнув калиткой.