Голубая луна

– Думаю, это было несложно узнать, – чуть улыбнулась старая ведьма.

– Спасибо, – Герда взяла письмо и, сломав печати, развернула лист.

«Здравствуй, Герда! Пишу тебе это письмо, находясь в ужасном непокое. Голова идет кругом, и мысли разбегаются. Впрочем, это лишнее. Хочу, чтобы ты знала, моя любовь к тебе истинна и неизменна. Думаю, что у тебя нет причин в этом сомневаться, и все-таки повторю: я тебя люблю, и ничего в этом смысле не изменилось и вряд ли когда-нибудь изменится. Изменились обстоятельства. Однако ничего непоправимого пока не произошло. Поэтому прошу тебя не принимать никаких бесповоротных решений, не поговорив прежде со мной. И еще одна вещь, о которой прошу. Возвращайся, пожалуйста, в Полоцкое подворье, там твой дом. Я же обещаю тебе, что без твоего приглашения туда не приду. Возвращайся. Отдыхай. Я приказал, чтобы все подчинялись тебе, как подчиняются мне. Потом, когда сможешь, встретимся. Захочешь, приедешь в Великокняжеский терем, не захочешь, я приеду к тебе. Завтра, послезавтра, когда захочешь. Твой Иван».

* * *

Идея вернуться в Полоцкое подворье Герде понравилась. Она привыкла к этому дворцу, как к своему собственному дому, которого у нее, на самом деле, никогда не было. Ей там было хорошо и удобно. Ей там нравилось. Единственная причина, по которой она поехала к Неревиной, заключалась в нежелании встречаться с Иваном. Разумеется, она понимала, что эта встреча неизбежна, но разговор с ним мог состояться только тогда, когда она решит, что ей делать дальше. Никакие уговоры, обещания и клятвы со стороны Ивана не удержат ее в Новгороде, если она решит уехать. Но, с другой стороны, ей не требуются никакие объяснения с его стороны, извинения или заверения, чтобы остаться с Иваном и Шарлоттой, если таково будет ее решение.

Однако выбор, который ей предстояло сделать, был не из тех, что принимаются по наитию и на скорую руку. Ей необходимо было продумать все следствия, вытекающие из этого решения, чтобы потом никогда уже к этому не возвращаться и ни о чем не жалеть. А между тем сейчас она находилась в таком расстройстве чувств, что ни о каком здравом размышлении не могло идти и речи. Поэтому Герде нужна была пауза. День-два, – может быть, три, – чтобы привести себя и свои мысли в порядок и вернуть себе способность думать головой, а не сердцем или чем-нибудь еще.

Вернувшись в Полоцкое подворье, Герда всю оставшуюся часть дня занималась всякой ерундой. Выбирала платья на тот или иной случай, примеряла ногайскую кольчугу, раз уж китайская пришла в негодность, точила меч и кинжалы, ела – обед был великолепен, – пила ставленый мед, принимала ванну, но так и не решила, что ей делать. В конце концов, собралась ложиться спать, но тут ей доложили, что прибыла сестра Ивана Дарья, как раз перед мятежом отъехавшая в имение своего мужа, и хочет с ней говорить. Дарье Герда отказать не могла, хотя и предполагала, о чем пойдет речь.

«Будет уговаривать понять и простить», – вполне резонно предположила Герда.

Однако не угадала, все оказалось куда горше, чем она могла себе представить.

– Здравствуй, Герда! – Выглядела Дарья ужасно, и куда только делась ее красота. Красные глаза, белое, мучнистое опухшее лицо. – Спасибо, что не отказалась принять.

– Что случилось? – подалась к ней Герда, почуяв горький запах беды.

– Борис убит, – мертвым голосом сообщила Дарья.

– Где? Когда? – не поняла Герда, ведь она знала, что во время мятежа мужа Дарьи, псковского посадника Кротова в Новгороде не было.

– Той ночью… В Пскове… Там тоже смута случилась…

– Ох, ты ж! – Герда бросилась к Дарье. Обняла. Прижала к груди.

– Днем гонец из Пскова прискакал… – всхлипнула Дарья. – От Кротова-старшего – отца Бориса…

Постояли. Дарья плакала. Герда держала ее в объятиях. Не отпускала.

– Можно я с тобой поживу…

– Ты о чем? – не поняла Герда. – Это же твой дом, а не мой.

– Не мой уж точно, – добавила женщина, не удержавшись. – Но Иван оставил его тебе, разве нет? – подняла она заплаканное лицо.

– Нет, – покачала головой Герда. – Ты, видно, неправильно поняла. Не оставил, а разрешил пожить, пока не решу, что делать дальше…

– А потом?