Голубая Саламандра

— Хорошо. А что лично вы думаете о практической стороне? О возможности, технической возможности внедрения плодов ваших исследований?

— Я реалист, господин Грачев, и не приемлю беспочвенную фантазию. Мы занимаемся серьезными фундаментальными проблемами, весьма далекими от инженерии, прикладных знаний вообще.

— И все же прошу, давайте дадим волю воображению, — твердо ставя слова, настоял Грачев. — Я тоже говорю о делах неигрушечных. Ваше мнение, даже ваша фантазия имеет большое значение.

— Зачастую реальность смелее самых безумных предположений. — Мюррей на минуту задумался, достал из яркой пачки сигарету и закурил. — Как я понял, господин Грачев, вы интересуйтесь не только, точнее, не столько работой службы охраны. Результаты исследований, возможно, станут крупной сенсацией. Но давайте не будем забегать вперед. Двадцать шестого мы проводим масштабный эксперимент, — его ждет весь научный мир. Что он даст? Принципиально новое знание с какими-то там небывалыми перспективами, живописуемыми в популярных журналах; приведет нас в тупик, либо откроет двери инферно, — я не берусь сейчас предрекать. Скороспелые выводы — категория глупая и опасная. Подождем назначенного дня. После — я к вашим услугам. Если это останется по-прежнему важным, мы попробуем спрогнозировать практический эффект. Вас устроит?

— Восемь дней подожду, И еще… Я не отниму много времени, — заверил Андрей, перехватив взгляд физика, возвращающийся к часам, — Кто такой Рон Гулид? Как бы вы охарактеризовали его с известных вам сторон?

Мюррей ответил не сразу. Нахмурившись, он затушил сигарету, старательно разминая ее о край позолоченной пепельницы.

— Прежде всего, человек на редкость порядочный. Человек большого ума, таланта. Его дальновиднее идеи, стиль мышления, — не раз восхищали меня. За недолгое время, которое я его знаю, он успел, пожалуй, больше, чем кто-либо. Если бы Рон того пожелал, то мог бы возглавить лабораторию Иоцетеро Або, но…

— Продолжайте.

— Я никогда глубоко не задумывался, почему он не делает карьеру. С непонятным удовольствием ведет скучноватую работу в информационно — аналитическом отделе. А я убежден: его потенциал, как ученого, премного выше. Конечно же, он любит независимость — часть ответа заключена в этом. Но главное — у него развито, утраченное многими чувство — совесть. Да, совесть, она теперь такая же редкость, как птицы в отравленных лесах Тофуа. Прошу прощения, господин Грачев, у меня неотложные дела.

— Последний вопрос, — Андрей поднялся следом за демонстрирующим недовольство физиком. — Скажите, у Гулида есть враги? Кто бы мог оговорить его? Не пожалеть времени и усилий, чтобы крепко подставить? Понимаете, что я имею в виду?

— Есть мелкие завистники. Вы трогаете тему… У меня нет ни желания, ни возможности об этом распространяться, пройдите в аналитический к Томасу Винсенту — он бывает откровенен.

За последние два дня Грачев проделал огромную работу, однако, с первым из обязательных рапортов Филипсу решил повременить. Он имел право тянуть еще день-другой. Из принятых версий все так же выделялась бредовая — третья, а ей делиться он не хотел пока ни с кем.

Под каким бы углом Грачев ни пытался взглянуть на Рона Гулида, напрашивался вывод: события связанные с этой фигурой крайне неправдоподобны. Вернее не укладываются в рамки нормального человеческого восприятия. Даже если отбросить историю с щупом и странную историю Приленского, которая подтверждалась, — все равно облик старшего аналитика центра окутан мистической мглой. Было совершенно неясно, как и почему эта личность, высшей степени одаренная, обладающая глубинными нетривиальными знаниями в новом разделе физики, математики и ряда узкоспециальных наук, проявила себя лишь в учреждении Мюррея, — до этого не значилась ни в одном крупном институте Земли. Невероятная плодовитость Гулида на симпатичные Мюррею идеи, при этом склонность пребывать где-то на задворках научного мира, были пронизаны каким-то тайным, ускользающим смыслом. Грачев не собирался верить в образ бескорыстного, напрочь лишенного тщеславия, гения и, не жалея сил, искал объяснений.

Из осторожных бесед с людьми, связанными с Гулидом, он извлек кое-какие любопытные факты, но наиболее важным стал последний разговор с Томасом Винсентом. На вопрос о странностях старшего аналитика, Винсент ответил: