Голубая спецовка

Правда заключается в том, что хозяева стремятся постоянно держать нас в узде. Они жаждут возвратить себе все то, что нами завоевано и принадлежит нам по праву, и продолжают требовать от нас усилий и жертв. Но во имя чего? Разве недостаточно они измывались над нами и над предшествующими поколениями? Пусть требуют жертв от тех, кто на дармовщину жрет в три горла, от жулья, успевшего пробраться к председательскому креслу, от богатой паразитической буржуазии, которая высасывает наши деньги, кровь, пот, всю нашу жизнь, само наше существование от начала до конца. Днем и ночью, днем и ночью они бесцеремонно вторгаются в наш быт, в наши мечты и чувства.

Иду закрывать наряды и встречаю старого сварщика. Он весь в поту, задыхается, глядит угрюмо. Ему приходится работать с вредными для здоровья электродами, под разлетающимися искрами, которые могут поранить. На нем всегда пропотевшая, прожженная во многих местах спецовка. Завязывается разговор. Пространство у окошка диспетчера во время наибольшего скопления народа превращается как бы в маленький салон, где мы обсуждаем всякую всячину. Он говорит: «Не могу больше, Томмазо, не могу, болят почки, жжет глаза». Вокруг шеи у него платок, волосы на лбу взмокли от пота. Он все повторяет: «Не могу больше, Томмазо». Я ему советую: «Иди, Рокко, на пенсию. У тебя шестеро взрослых детей, тебе уж пятьдесят четыре стукнуло, чего ты ждешь?» А он: «Нет, Томмазо, нет, дорогой, нет», да так грустно, что слезы наворачиваются.

Ну какого лешего, спрашивается, нас держат тут до седин? Что они, господи ты боже мой, хотят выжать из почти шестидесятилетнего старика? Почему нас не отправляют на пенсию раньше, когда в нас есть еще и порох и энтузиазм. Ведь столько безработной молодежи отчаянно ищет — нет, не райской жизни, а простого рабочего места. У каждого человека есть неосуществленная мечта: огород ли, ремесло какое, разведение животных, садоводство, моделирование… По нынешним временам все это может оказаться полезным и даже доходным. Представьте себе престарелых родителей, которые снабжают нас фруктами, зеленью, могут смастерить корзину или что-нибудь из мебели, которые гуляют с детьми и ухаживают за нами при болезни, делают вино, масло, заготавливают соус для риса и макарон, содержат дом в чистоте (это оценят работающие женщины), стряпают еду, при случае украсят стол букетом цветов, окно занавеской, вызовут слесаря когда нужно.

Взяли на работу новых ребят. Очень застенчивые, робкие пареньки. Едва приблизится белый халат, так они уже и в штаны наложили. Краснеют. Мой близкий товарищ, Микеле, большой шутник, разыграл одного. Стащил где-то белый халат, встал у того над душой, сложив руки, как Муссолини, и давай орать, словно эсэсовец: «А ну, внимательно смотреть, я сказал, внимательно, а то оштрафую, и не заставляй меня повторять дважды, здесь я начальник и не пожалею никого, даже собственную мать! Шевелись!» С Микеле я и раньше работал на других предприятиях. Мы хохотали до упаду, называя друг друга самыми заковыристыми именами: Дефибриллятор, Железографит, Рододендрон, Полибензимидазол… Потом начали сами изобретать новые слова: Дерьмосифилопат, Антизаднициатор. Вечерами, сидя по домам, листали словари, чтобы наутро проорать свои изобретения друг другу на ухо со зверской рожей — в подражание комиксам.

Понятно, почему крестьянин начинает ненавидеть и деревню, и землю, особенно в Апулии: засушливую, унылую, пустынную, твердую как камень. Здесь бы надо провести каналы, насадить побольше тенистых рощ, где было бы много дичи, зверей, чтобы эти места давали не только фрукты, зелень, зерно, бобы, чечевицу, пшеницу, но и мясо.

У многих крестьян — ремесленников и батраков — дети растут хилые, болезненные и в очках в отличие от своих крепких, жилистых, здоровых родителей. Вот те и вынуждены пускать их по чиновничьей линии в промышленности. Городская пища вместе с гнилым воздухом и нервной жизнью лишь способствует ослаблению будущих поколений. А я спрашиваю: кто же будет ручным трудом заниматься?

Идем закрывать наряды. Как обычно, перед окошком толпа. Заводим беседы. Кто-то, оперев голову на руку, спит стоя, как лошадь. Ждем с бумагами в руках. Кто-нибудь из проходящих нет-нет да и выхватит из наших рук пачку нарядов, и ну бежать. Его немедленно догоняют — что за шутки! Кто-нибудь чуть присядет и коленями как даст под коленки впереди стоящему; тот едва удержится на ногах — и в ругань. А если завидим среди нас старичка, кричим ему: «Здорово, дед, пошли на обед!»

В раздевалках всегда воняет металлом и краской. От металлических шкафов, что ли, кстати очень маленьких (2.20 х 40 х 40). А может, мы сами притаскиваем вонь ржавчины и опилок на своих спецовках и башмаках. Посреди раздевалки фонтанчик, как в городском саду, в несколько струй.