Голубая звезда

Тут Машура вдруг почувствовала, что краснеет: к ней под- ходил Христофоров, слегка покручивая ус. Он тоже покраснел, неизвестно почему. Машуре стало на себя досадно. "Да что он мне, правда?" Она холодно подала ему руку.

- А я,- сказал он смущенно,- все собираюсь к вам зайти.

- Разве это так трудно? - сказала Машура. Что-то кольнуло ей в сердце. Почти неприятно было, что его встретила - или казалось, что неприятно.

- Меня стесняет, что у вас всегда народ, гости...

"Вы предпочитаете tete a tete1, как в Звенигороде,- подумала Машура.Чтобы загадочно смотреть и вздыхать!"

Пройдя еще две залы, попали они в комнату Пикассо, сплошь занятую его картинами, где из ромбов и треугольников слагались лица, туловища, группы.

Старик - предводитель экскурсантов, снял пенсне и, помахивая им, говорил:

- Моя последняя любовь, да, Пикассо-с... Когда его в Париже мне показывали, так я думал - или все с ума сошли, или я одурел. Так глаза и рвет, как ножичком чикает-с. Или по битому стеклу босиком гуляешь...

Экскурсанты весело загудели. Старик, видимо не впервые говоривший это и знавший свои эффекты, выждал и продолжал:

- Но теперь-с, ничего-с... Даже напротив, мне после битого стекла все мармеладом остальное кажется... Так что и этот портретец,- он указал на груду набегавших друг на друга треугольников, от которых, правда, рябило в глазах,- этот портретец я считаю почище Моны Лизы-с, знаменитого Леонардо.

- А правда,- спросил кто-то неуверенно,- что Пикассо этот сошел с ума?

Машура вздохнула.

- Может быть, я ничего не понимаю,- сказала она Христофорову,- но от этих штук у меня болит голова.

- Пойдемте,- сказал Христофоров,- тут очень душно. Его голубые, обычно ясные глаза правда казались сейчас утомленными.

Спустившись, выйдя на улицу, Христофоров вздохнул.

- Нет, не принимаю я Пикассо. Бог с ним. Вот этот серенький день, снег, Москву, церковь Знамения - принимаю, люблю, а треугольники - Бог с ними.

Он глядел на Машуру открыто. Почти восторг светился теперь в его глазах.

- Я вас принимаю и люблю,- вдруг сказал он. Это вышло так неожиданно, что Машура засмеялась.

С глазу на глаз, наедине (франц.}. 367

- Это почему ж?

Они остановились на тротуаре Знаменского переулка.

- Вас потому,- сказал он просто и убежденно,- что вы лучше, еще лучше Москвы и церкви Знамения. Вы очень хороши,- повторил он еще убедительней и взял ее за руку так ясно, будто бесспорно она ему принадлежала.

Машура смутилась и смеялась. Но ее холодность вся сбежала. Она не знала, что сказать.

- Ну, идем... Ну, эта церковь, и объяснения на улице... Я прямо не знаю... Вы, какой странный, Алексей Петрович.

На углу Поварской и Арбата, прощаясь с ней, он поцеловал ей руку и сказал, глядя голубыми глазами:

- Отчего вы ко мне никогда не зайдете? Мне иногда кажется, что вы на меня сердитесь... Но, право, не за что. Кому-кому,- прибавил он,- но не вам.

Машура кивнула приветливо и сказала, что зайдет.

Она шла по Поварской, слегка шмурыгая ботиками. Что-то веселое и острое владело ею. "Ну, каков, Алексей Петрович! Вы очень хороши, лучше Москвы и церкви Знамения!" Она улыбнулась.

Дома все было как обычно. В зале стояла елка, которую Наталья Григорьевна готовила ко второму дню Рождества, для детей и взрослых. Пахло свежей хвоей, серебряные рыбки болтались на ветвях. Машура поднялась к себе наверх. В комнатах ее тепло, светло и чисто, все на своих местах, уютно и культурно. Она молода, все интересно, неплохо... Машура села в кресло, заложила руки за голову, потянулась. В глазах прошли цветные круги. "Ах, все бы хорошо, отлично, если б... Господи, что же это такое? А? -Стало жутко почему-то, даже страшно.- Что же, я врала Антону? Ну зачем, зачем?..-Острое чувство тревоги и тоски наполнило ее.- Почему все так выходит? Разве я..." Все смешалось в ней, то ясное, утреннее ушло и сменилось сумбуром. Кто такой Христофоров? Как он к ней относится? Что значат его отрывочные, то восторженные, то непонятные слова? Может быть, все это - одна игра? И как же с Антоном? На нее нашли сомнения, колебания. Она расстроилась. Даже слезы выступили на глазах.

Завтракала она хмурая, в сумерках села к роялю, разбирая вещицу Скрябина, которую слышала в концерте. Но там было одно, здесь же выходило по-другому.

Пришел Антон. Слегка сутулясь, как обычно, он подал ей холодную с мороза руку и сказал:

- Это Шопен? Помню, слышал. Только ты замедляешь темп.

- Вовсе не Шопен,- сухо ответила Машура. "Он уверен, что все знает, и музыку, и искусство,- подумала она недружелюбно,- удивительное самомнение!"

- Да, значит, я ошибся,- сказал Антон, покраснев,- во всяком случае, темп ты чрезмерно замедляешь. Машура взглянула на него.

- Я просто плохо читаю ноты.

Он ничего не ответил, но чувствовалось, что остался недоволен.

- Я была нынче в галерее,- сказала Машура, кончив и обернувшись к нему.

- Не знал. Я бы тоже пошел. Отчего ты мне не сказала?