Голубая звезда

Морозини ненавидел всю эту помпезность. Г-жа де Соммьер, впрочем, тоже, и если после смерти мужа она решила покинуть фамильный особняк в предместье Сен-Жермен, предоставив его в полное распоряжение сына, и поселиться в этом доме, доставшемся ей в наследство, то только ради парка Монсо, чья буйная зелень простиралась под окнами за оградой маленького садика... да еще из подспудного желания досадить невестке и позлить родню.

Дело в том, что прежняя владелица этого неоготического дворца в миниатюре, вышедшая замуж – уже в пору увядания – за дядю маркизы, фигуру известную в парижском свете, в молодости была одной из тех «львиц», в чьих благоуханных альковах были частыми гостями представители древнейших родов Франции, Бельгии, Англии, не говоря уж о русских великих князьях. Анна Дешан, чья красота могла бы ввести в грех целую обитель траппистов, успела разорить кое-кого из этих аристократов, прежде чем стала именоваться г-жой Гастон де Фошроль, и была обладательницей кругленького состояния, которое скрасило закат дней ее мужа, промотавшегося в пух и прах и слывшего позором семьи.

Детей у супругов, разумеется, не было, но, совершенно случайно встретив в один прекрасный день малютку Амелию, экс-куртизанка буквально влюбилась в нее и, когда пришло время составлять завещание, назначила племянницу мужа единственной наследницей. Будь девочка несовершеннолетней, старшие Фошроли, возможно, с негодованием отвергли бы дар столь сомнительного происхождения – хотя кто может за это поручиться? – но Амелия тогда была уже замужем, а ее муж не был так непримирим в вопросах чести, и вся эта история его скорее забавляла. По его совету наследство было принято; деньги пошли на благотворительные пожертвования и на мессы за упокой души многогрешной усопшей, а дом г-жа де Соммьер сохранила. Чему не переставала радоваться по сей день.

Покрытый ковром паркет скрипел под ногами Морозини. Он приближался к обширному стеклянному помещению кубической формы, чьи стены были украшены японской росписью –тростник на ветру, сбор чая, японки в кимоно, – замыкавшему роскошную анфиладу. Оттуда до него донесся голос – гневный голос, сопровождаемый гулкими ударами трости об пол:

– Что за шум? Вы что там, опять сцепились? Я хочу знать, что происходит в моем доме! И сейчас же! Эй, План-Крепен, Сиприен! Сюда, немедленно!

– Оставьте их, тетя Амелия, пусть себе доругаются без помех! Боюсь, это еще надолго, – рассмеялся Альдо, входя в зимний сад, залитый молочно-белым светом, исходящим от двух больших торшеров с шарообразными колпаками из матового стекла.

– Альдо!.. Ты здесь? Откуда ты взялся?

– Из Северного экспресса, тетя Амелия. И пришел просить вас о гостеприимстве... разумеется, если не слишком вас этим обеспокою.

– Обеспокоишь? Да ты смеешься надо мной! Я же погибаю от скуки в этой дыре!

Упомянутая дыра представляла собой живописное переплетение тростников, олеандров, рододендронов и других растений с замысловатыми названиями; были там и юкки с острыми, как кинжалы, листьями, и несколько карликовых пальм, и неизбежные аспидистры. На этом зеленом и цветущем фоне маркиза напоминала фигуру со средневекового гобелена. Это была красивая старуха высокого роста, очень похожая на Сару Бернар. Копна густых, рыжих с сединой волос свешивалась на лоб пушистым валиком, затеняя зеленые, как листья, глаза, ничуть не поблекшие с возрастом. Одевалась она обычно в платья с узкой талией и расширяющейся книзу юбкой, следуя моде, введенной королевой Англии Александрой, которая всегда была ее излюбленным образцом для подражания. Сегодня изящная шея г-жи де Соммьер, затянутая в шемизетку из тюля на тонких пластинках китового уса, выступала из вороха черной тафты, предназначенного скрыть широкую повязку на груди. Чтобы хоть немного оживить этот мрачный наряд, маркиза надела золотое ожерелье в несколько рядов, украшенное жемчужинами, бирюзой и полупрозрачными эмалевыми подвесками; ее прекрасные руки небрежно играли драгоценными бусинами. Для завершения картины необходимо упомянуть низкий столик, где охлаждалась в ведерке со льдом бутылка шампанского и стояли два или три хрустальных бокала: маркиза имела обыкновение пить по вечерам этот аристократический напиток и каждого, кто бы ни пришел, приглашала разделить с ней удовольствие.

Альдо поцеловал маркизу, затем отступил на шаг, чтобы полюбоваться ею, и расхохотался:

– Мне сказали, что с вами произошел несчастный случай, но, черт меня побери, глядя на вас, это никому бы и в голову не пришло! Вы выглядите великолепно – ни дать ни взять императрица!

Маркиза слегка порозовела, довольная комплиментом, в котором – она это знала – не было и тени фальши. Пальцы ее нервно теребили лорнет, висевший на груди среди ожерелий.

– Незавидная должность, скажу я тебе: те из них, кого я знала, плохо кончили. Но оставь свои мадригалы, налей-ка нам шампанского, садись рядом со мной и рассказывай, каким ветром тебя занесло в Париж. Ты такой занятой человек – ни за что не поверю, чтобы тебе вдруг просто так захотелось поскучать в этом мавзолее...