Голуби

– А брать косулю как? – Пал Палыч размешивал в тарелке щей сметану. – Брать только с гончей. А гончую самец за собой от стада уводит. И всё – конец охоте. Так что, из-за куска мяса я буду ходить, смотреть, чтобы собака подняла-погнала?.. И потом – собака же голос даёт, внимание привлекает. Дураков-то нет – охотовед слышит.

Гончей собаки у Пал Палыча не было, обходился двумя лайками, но на охоту, кажется, уже давно с ними не выходил.

– Гончих, стало быть, здесь держат? – настойчиво интересовался состоянием местной охоты профессор.

– Мало, но держат. – Пал Палыч всосал ложку щей, издав характерное «вупть». – Вот те, кто в бригадах, все держат. Потому что гончая – она подымает лучше и гонит, а лайка уже помогает.

– А волки есть? – Цукатов призывно поднял рюмку.

– О-о! Этого нынче горазд много. Десяток только в нашем районе забили. А в некоторых местах – и больше. Волков тут ня меряно. Смыкнулись даже в этом году впервые на памяти чатыре района – вместе били. Сто охотников собрали и сразу десять штук волков положили. Опочинские, бежаницкие, пушкиногорские, новоржевские были объединивши. Под Кудеверью и забили. – Пал Палыч ополовинил рюмку и вернул её на стол. – Но я ня лезу в это дело – я их ня разводил и мне их ня буцкать.

– А открылась уже на волка охота? – Профессор осушил рюмку до дна.

– У нас на волка́ – по снегу. – Пал Палыч поднял взгляд к потолку, где по натянутой леске полз тропический вьюн. – Охота у нас как? Закрывается на копытного зверя пятнадцатого февраля, и с пятнадцатого начинают бить волков. До первого марта, до десятого – пока снег. А без снега как возьмёшь? Только на реву. Но у нас умельцев в области нету. Один был в Острове, который на реву брал – он подзовёт голосом и тогда может взять. Про других ня слыхал. – Пал Палыч убрал со стола опустевшие суповые тарелки. – А так по-разному бярут. Пушкиногорские – я с их охотоведом дружил, он дельный ня в пример нашему – едут на лосей, допустим, и нашли пяреход волка. Они сразу бросают лося, их уже лось этот ня интересует, и сразу обрезают всё – становятся на номера и бьют волка. Ня попался им волк, они дальше своей охотой занимаются, но у них попярёд остального – волк. – Во дворе залаяли собаки, Пал Палыч отдёрнул занавеску и выглянул в окно, но в сумерках уже мало что можно было разглядеть. – Он, охотовед пушкиногорский, по глубокому снегу волка как брал? Волк, говорит, по глубокому снегу никогда ня будет как попало ходить – он ищет, где крепкое место. Я, говорит, на снегоходе между двух дерявин проеду и тут капкан поставлю. А волк, когда снег рыхлый да глубокий, как на снегохода след попал, встал на крепкое, так по нему и пойдёт. А тут между дерявин – капкан.

Слово за слово – в дело пошла вторая бутылка. За окном уже совсем стемнело. Пару раз заглядывала на кухню Нина, проверить – всего ли на столе в достатке. Гостям всего хватало – все были сыты и немного под хмельком. На половине второй бутылки решили заварить чай, который, как известно, водке не помеха. Пока хозяин возился с чайником, Цукатов отправился прогулять Броса, прежде чем на ночь запереть пса в машине.

– Всё было, Пётр Ляксеич, – оставшись вдвоём с гостем, пустился в откровения Пал Палыч. – А я горжусь прожитой жизнью. Удавиться от совести – это пусть другие давятся. Мне связло: если в целом взять – окружение было самых лучших людей. Вот хоть Геня старый или ваш Ляксандр Сямёныч… Редкий человек, таких поискать – ня найдёшь.

Пётр Алексеевич и сам относился к Александру Семёновичу – Полининому отцу – с большим уважением. Тот в свои почтенные года не засох, не обернулся каким-нибудь брюзгой-мозгоклюем, а оставался живым, весёлым, полным свежих чувств и озорных историй человеком – простым и непосредственным, но обладающим похвальным тактом. Однажды, увидев в телевизоре «Планету обезьян», поделился с Петром Алексеевичем: «Была у меня на Целине, ещё до женитьбы, одна молдаванка. Ты не поверишь – вся в шерсти, как овца. Никогда больше таких не видел». Что говорить – первостатейный тесть.

Тут вернулся профессор и предложил очередной вопрос хозяину:

– А вы сами-то на утку и гуся выбирались уже? Сезон давно открыт.

– Не-е, – отмахнулся Пал Палыч. – А зачем?

– Как? – удивился профессор. – Дичи заготовить. Лежат утки в морозилке – есть не просят.

– Я честно скажу, – Пал Палыч прижал к груди ладонь, – если бы Нина намекала, что с мясом худо, я бы, конечно, почаще с ружьём и собаками выбирался. А то я привезу утку, а она говорит: привёз, вот и щипай сам. А мне жалко… Выкинуть жалко. А щипать я никогда ня щипал и щипать ня буду. Я жанился ня для того, чтобы щипать.

– А какие вообще у вас тут утки? – без передышки экзаменовал хозяина профессор.

Пётр Алексеевич испытал большое искушение сказать: «Помимо заурядных, есть ещё индийский бегунок», – но всё же обуздал себя, стерпел. Если сдержанность – добродетель, то он определённо в ней преуспевал.