Голуби

Городок Писко – пуп винодельческого края. Повсюду кишат беспорядочно тук-туки. Вдоль улицы – лотки, лотки, лотки с разнообразнейшими винами (даже из инжира) и национальным крепким пойлом. Остановились, чтобы подкрепиться – сок и бутерброд с тунцом.

Из Писко двинули в Паракас.

Иванюта бросал взоры в окно, переживал впечатления и заносил в блокнот дорожные заметки – пригодятся, когда перуанский стих найдёт и позовёт к перу бамбуковая флейта. Но перуанский стих не находил, молчала в сердце бамбуковая дудочка. Зато в просвет между путевыми впечатлениями влетели строки, явившиеся в миг, когда он перевёл взгляд с пустынного пейзажа на Гуселапова, сменившего за рулём Петра Алексеевича:

Был Гусев-Лапчатовский молодцом. 
Он пиво пил и лопал антрекоты, 
Но мог, отринув все свои заботы, 
Однажды стать бойцом или купцом.

Иванюта снова посмотрел на Гуселапова, как смотрит портретист на натуру, подбирая с лица все крошки.

Но он не стал ни тем и ни другим. 
Бойцы имеют слабость разбиваться, 
Купцы имеют слабость разоряться, 
А это было не любимо им.

Перечитав, Иванюта заменил «Гусев-Лапчатовский» на «Конев-Неваляйский» – эпиграмма обрела вид архетипического обобщения.

Паракас – ржаво-серая пустыня, обрывистыми берегами падающая к океану. Солнце жгло даже через облака. Отыскав спуск к воде, вышли на песчаный пляж – Иванюта и Пётр Алексеевич не удержались и полезли в набегающую волну. Та была на удивление холодной, но это, разумеется, не повод, чтобы не.

Дорога на Ику – сплошь серые пески. На карте это мертвенное пространство, вытянутое вдоль Великого океана и омытое его зябкой струёй, называлось словом «коста» – побережье. Иванюта записал в блокнот: «Земля вокруг пустынна и безжизненна настолько, что ясно представляешь, как выглядела твердь, прежде чем первая травинка и первая каракатица выползли из лона океана». Про каракатицу – что она выползла – Иванюта уверен не был, но оставил – звучит.

Гостиницу Полина забронировала по телефону прямо из машины, благодаря путеводителю с контактами отелей, предусмотрительно прихваченному в странствие Петром Алексеевичем.

Утром, запасаясь перед зеркалом враждебными чувствами к завтраку, Иванюта обнаружил, что лицо его и руки красны от рассеянного, но жгучего перуанского солнца. Пока он стоял под душем, на Гуселапова напал коварный апельсин. Не прикрыв очками очи, Гуселапов решил его раздеть – едва подцепил кожуру ногтем, как недотрога пустил ему в глаз едкую эфирную струю. Пришлось промывать под краном.

После завтрака, минуя пересохшую мусорную речку, отправились из Ики в Наску.

На знаменитом плато забрались на холм и убедились, что чёрный (каменный загар) противень равнины действительно расчерчивают линии и испещряют знаки. Туристический сервис предлагал осмотреть геоглифы с самолётика, но решили, что холма достаточно.

Красивее дороги, чем Панамерикана между Наской и Каманой, видеть Иванюте ещё не доводилось: слева – громады гор, справа – сияющий бирюзой и нефритом бескрайний океан, машина идёт по краю высоченного отвесного обрыва, а сзади, с северо-запада, бьёт ослепительное предвечернее солнце, пылая в лобовых стёклах встречных авто. Такие виды, что нет желчи даже на медлительные фуры, хотя «фортунер» бежал резво и легко делал большегрузы, если позволяли обстоятельства.

Переночевав в Камане, двинули от океана вглубь – на Арекипу. Полина благоухала уже не ландышем, а смесью пачулей и жасмина. Иванюта вдохнул и записал в блокнот суровый приговор: «Все старики попадут в ад, потому что вожделеют молоденьких без любви».

Пустынный пейзаж вокруг понемногу оживал – по сторонам дороги появились пучки колючих трав, цветущих сиреневыми звёздочками, а на горизонте проступили снежные вершины. На двух с половиной тысячах пустыня вдруг сделалась цветной – на жёлтом песке засверкали серебряные дюны. Свернули на обочину и, устремившись к застывшим, слепящим глаз, как снег на солнце, волнам, вдоволь налюбовались.

Забронированная Полиной гостиница в белокаменной Арекипе располагалась в бывшем доме епископа: арки, покатые своды, внутренний дворик с садом – колониальный стиль. Здесь решили задержаться на пару дней – к высоте надо привыкать постепенно, а то в Куско начнёт плющить: там уже три четыреста.

Расчерченная авенидами на квадраты, как шахматная доска, где все фигуры – белые, Арекипа с первого взгляда пришлась Иванюте по сердцу.

Посмотрев на заезжую девицу в шортах и топике, качающую ногой на скамейке (точь-в-точь молодая Волочкова – того и гляди растянется в шпагате), Иванюта записал в блокнот: «Наши достоинства в гораздо меньшей степени могут служить причиной наших творческих порывов, чем наши недостатки».