Голуби в траве

Эрцгерцога обряжали в мундир, его создавали. Орден сюда, ленту туда, крест, сияющую звезду, арканы судьбы, оковы власти, блестящие эполеты, серебряную портупею, золотое руно, орден Золотого руна, Toison d'or, Aureum Vellus, шкуру агнца на жертвеннике, воздвигнутом во славу и честь Спасителя, девы Марии и святого Андрея, равно как в поддержку и поощрение христианской веры и святой церкви, во имя благонравия и пущей добропорядочности. Александр потел. Его мутило. Жестяные побрякушки, мишура с новогодней елки, расшитый воротник мундира — все это мешало ему, давило. Костюмер возился у его ног. Он прикреплял к сапогам эрцгерцога шпоры. Кто он такой, этот костюмер, рядом с высокими, начищенными до блеска сапогами эрцгерцога? Муравей, ничтожнейший муравей. Электрический свет, горевший в костюмерной, в этой сколоченной из досок каморке, которую они не постыдились отвести для Александра, боролся с предрассветными сумерками. Уже в которой раз такое утро! Лицо Александра под гримом напоминало творожную массу, оно было как свернувшееся молоко. Коньяки и вина и недоспанные часы бродили в крови Александра, источая отраву; от боли разламывалась голова. Его привезли сюда на заре. Великанша еще лежала в постели. Мессалина, его жена, похотливая кобыла, так ее называли в барах. Александр любил свою жену; его супружеская жизнь казалась прекрасной, когда он думал о своей любви к Мессалине. Она спала, лицо опухшее, тушь на глазах размазана, веки будто после побоев, кожа в крупных порах, с отливом как у легкового извозчика. Истощенное от запоя лицо. Незаурядная личность! Александр преклонялся перед ней. Он преклонил колена, нагнулся над спящей Горгоной, поцеловал ее в перекошенный рот, на него дохнуло перегаром, который прорвался сквозь ее губы, напомнив запах очищенного спирта. «Что такое? Уходишь? Оставь меня в покое! О, как мне плохо!» Вот это ему и нравилось в ней. По пути в ванную он наступил на разбитое стекло. На диване спала Альфредо, художница, маленькая, растерзанная, впавшая в забытье, миловидная, на лице усталость и разочарование, морщинки вокруг глаз. Она вызывала жалость. Альфредо была забавна, когда она бодрствовала, она вся искрилась, как быстро горящий факел, тараторила, ворковала, каламбурила остро, находчиво. Единственный человек, который мог вызвать смех. С чем это сравнивали лесбиянок в Мексике? Не то с оладьями, не то с кукурузными лепешками, в общем, с высохшим, сплюснутым куском пирога. Точно он не помнил. Жаль! При случае мог бы воспользоваться. В ванной была девушка, которую он вчера подцепил. Она польстилась на его славу, на фальшивую его физиономию, известную всем и каждому. Крупными буквами на киноплакатах: Александр в роли эрцгерцога, немецкий боевик, эрцгерцог и рыбачка, вот он и залучил ее в сети, распотрошил, сделал из нее жаркое. Как там ее вчера звали? Сусанна! Сусанна и старцы. Уже успела одеться. Костюмчик дешевый, из магазина готового платья. Провела мылом по спустившейся на чулке петле. Спрыснула себя духами его жены. Еще недовольна, губы надула. Все они такие после. «Ну что, порядок?» Он сам не знал, о чем хотел спросить. Честно говоря, он был смущен. «Подонок!» Вот-вот. Они хотят с ним спать. Александр, великий любовник! Нашли тоже! Надо принять душ. Машина внизу сигналила как шальная. Этим-то без него не обойтись. Разве еще есть спрос хоть на что-нибудь? Есть спрос на него. Александр, любовь эрцгерцога. Все прочее им обрыдло, хватит с них эпохи, хватит руин, люди не хотят видеть на экране свои заботы, свой страх, свои будни, они не хотят смотреть на собственную нищету. Александр снял с себя пижаму. С любопытством, с досадой, с разочарованием глядела девушка по имени Сюзанна на тело Александра, кое-где уже обрюзгшее и дряблое. Он подумал: «Ну и смотри на здоровье, можешь болтать кому придется, тебе все равно не поверят, я — их кумир». Он фыркнул. Холодная струя полоснула его кожу, как бич. Снизу опять засигналили. Торопятся, им нужен их эрцгерцог. В квартире закричал ребенок, Хиллегонда, дочка Александра. Ребенок кричал: «Эмми!» О чем был этот крик? О помощи? Страх, отчаяние, заброшенность слышались в детском крике. Он подумал: «Надо бы ею заняться, надо бы выбрать время, она такая бледная». Он крикнул: «Хилле, ты уже встала?» Почему она проснулась в такую рань? Он фыркнул. Вопрос ушел в полотенце и задохнулся. Голоса ребенка не было слышно, его заглушали неистовые гудки машины, ожидавшей Александра. Александр поехал на студию. Его обряжали в мундир. На него натягивали сапоги и нацепляли шпоры. Он стоял перед камерой. Разом вспыхнули прожекторы. Ордена засверкали при свете ламп в тысячу свечей каждая. Кумир принял позу. Снимали фильм об эрцгерцоге, немецкий боевик.