Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия

Ветер врывался с передней площадки, мчался через вагон и, закрутив спиральные вихри, улетал в заднюю дверь. Завихрения подняли с ящика и с полки стопки Глебовых бумаг.

Мы кинулись собирать их…

К счастью, не улетел ни один лист.

— Ну, все, — сказал Глеб, когда была собрана растрепанная стопа. — Вот… Слушай, Гелька, я тут еще кое-что понаписал… Может, дать тебе и эти страницы?

— Ты их тоже в двух экземплярах печатал?

— Конечно.

— Тогда дай, — сказал я и подумал, что, может быть, скоро Глеб окажется далеко-далеко. — Обязательно дай. А то… вот укатишь в свой Колыч… на веки веков…

Глеб на секунду прижал меня своей пятерней к рубашке. Потом взял у меня фонарик и шагнул в угол, где на гвозде шевелилась, как живая, Еремина куртка. Глеб снял ее, сунул свернутые листы во внутренний карман.

— Вместе с курткой и заберешь.

— Я сразу, чтобы не забыть…

Куртку я накинул на плечи. Она была большущая — обшитый кожей подол зачиркал по коленям. От куртки пахло Еремой — теплым металлом, смазкой и пластмассовой изоляцией. Я незаметно погладил у куртки отворот. Бедный Ерема! Не слишком ли быстро мы успокоились после его гибели?

И никто не знает, что погиб он, скорее всего, не случайно!

— Глеб!

— Что, Гелька?

— Нет… ничего.

Поздно. Глебу нельзя говорить про это. Он испугается за нас и не станет искать свой Колыч. Останется без дома. Получится, что я его задержал. А какое я имею право?

Глеб отошел от меня. Наверно, подумал: «Гелька загрустил о Ереме, а грустить лучше в одиночку». Я сел в проеме боковой двери, свесил наружу ноги. Теплый ветер ударил по ногам, забрался под куртку. Сильно пахло полынью. В той стороне, куда мы ехали, светил слабенький закат, а над головой и северным горизонтом небо стало совсем черным. Звезды были большие и белые. Гораздо ярче огоньков, которые мигали на краю земли.

Недалеко от линии тоже светились огоньки — фонари и окна какого-то поселка. И вот что удивительно! Обычно, когда едешь в поезде, близкие огни проносятся назад, а звезды остаются неподвижными. Здесь же было наоборот: огоньки и фонари будто замерли, а звезды проплывали над головой, будто небо плавно вращалось. Что за неразбериха? А, я понял! Наверно, вагон делает какой-то хитрый разворот.

И я перестал думать о звездах.

Потому что подошел Юрка.

Фонарик лежал рядом со мной и светил вверх, на Юрку. Юрка стоял в метре от меня и почему-то опять казался похожим на страусенка Антона из мультфильма.

— Ты чего? — спросил я.

— На площадке сесть негде. А за день-то натопался…

Я подвинулся. Но Юрка не сел. Он рассеянно смотрел на небо и теребил у пояса краешек серебристого галуна. Этот блестящий лампас был пришит вдоль коротенькой штанины, и верхний кончик у него отпоролся. Юрка дергал, дергал его, а потом вдруг сильно потянул вниз и с треском оторвал весь галун. Кинул по ветру.

— С ума сошел? — спросил я.

— Не-а…

— Влетит, — сказал я.

— С чего? Эту форму нам насовсем подарили.

— А завтра как будешь без лампаса?

Юрка оторвал галун с другого бока.

— Никак. Я оттуда ушел.

Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.

— Почему ушел? — изумился я.

— А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Вредная такая, голос — будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!..» Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху — палочку, ту, что осталась. И пошел…

Услыхав про палочку, я, кажется, покраснел. И понял: теперь-то надо начать про все: про то, как от палочки разлетелся гипсовый гребец; и про то, что, наверно, не случайно мы рядом с тем гребцом падали; и про Клоуна.

— Юрка! Та палочка… тут вот что…

— Да не в палочке дело! Все не так.

— Что не так?! — в сердцах спросил я. — Будешь ты меня слушать?

— Ну, валяй…

«Валяй? Не скажу я тебе ничего!» И я сказал о другом, с досадой и ехидцей:

— Что-то я не пойму. Стоило ли записываться в барабанщики, чтобы уйти вот так… — Я чуть не сказал «так бесславно».

— А чего ж…

Я заметил, что Юрка улыбнулся.

— Там было хорошо. Пока не пришла эта… мадам фельдфебель… Знаешь, Гелька, что-то есть в этих маршах. Когда все вместе… А самое главное — в том, что я выяснил один вопрос.

— Какой?

Юрка молчал. А что молчать? Начал, так говори. Янке-то небось уже все рассказал… Кстати, где Янка? А, вон они на площадке с Глебом. О чем-то говорят, бойко так… А теплый ветер все летит навстречу, и вагон гудит басовой струной… И я уже думать забыл, как это странно: вагон без тепловоза, мчимся неизвестно куда… Кажется теперь, что в обычном дачном поезде едем. Не страшно нисколько. Разве так ездят в бесконечность?

Только одно удивительно: звезды продолжают лететь назад и закат почему-то стал ярче, будто мы догоняем его в пассажирской ракете.

А сколько времени мы едем? Я взглянул на часы.