Голубиная охота

— Раз я из-за этого страдаю, значит, нужно вникать. Ты все-таки скажи: почему ты сбежал от нас с мамой? Я, может, приехала сюда для того, чтобы узнать это.

— Папка не сбегал, — сердито сказал Игорешка. — Он всегда с нами.

— Сынок, пломбир вкусный. Кушай, покуда не растаял.

— Чего она? Машка-бабашка.

— Мама чудесная! Ничем тебя не оскорбила, а ты бросил ее. Даже записку не оставил. Мы думали — тебя бандиты убили. Как мы разыскивали тебя! Ты прислал перевод, знаешь, как мы обрадовались! Не деньгам, а тому, что цел. А ты нас бросил. Зачем, скажи? Разве мы заслужили? Разве мешали тебе?

— Я души в вас не чаял!

— Ну?

— Бессмысленно… Не надо… Бывают незадачи в отношениях. Лучше молчать…

— У честных людей не бывает.

— И у честных. Негоже касаться.

— Стыда боишься?

— Машка-бабашка, отвяжись от папки.

— Ты, Игорешка, маленький. Помалкивай. Ладно?

— Пусть не задирается.

— Отвечу, но не сейчас. Покуда ты в том возрасте…

— Уже в том возрасте, когда пропускают на картину «Ночи Кабирии». Показала паспорт — и пропустили.

— Имеешь право. А я бы на твоем месте не стал ходить на такие фильмы.

— А жизнь?

— Что — жизнь?

— На жизни не напишешь: «Дети до шестнадцати лет не допускаются».

— Что верно, то верно. Плохо тебе там. Как бритва режешься.

— Там я не режусь. Там меня полосуют, а я молчу.

Собираясь к отцу и затем в пути Маша мечтала выяснить тайну его исчезновения, обернувшуюся для матери и для нее долгой бедой и мучительной загадкой. В ее воображении выведывание причины происходило тонко, без настырности. Она не допускала, что отец будет умалчивать о том, что стряслось столько лет назад.

Но случилось именно то, чего она никак не ожидала. И в ней поднялось ожесточенное недоумение, возникшее с малолетства, и она никак не могла примирить свое желание с отцовым ласковым умиротворением и состраданием, отодвигающим ее в неведение, гнетущее и больное. Она не ожидала от себя, что встанет и быстро выйдет из ресторана.

Очередь на теплоход разбухла, стала длинней. Маша вертко двигалась в горячей толпе. Какое-то слепящее чувство владело ею, и она не различала лиц, проплывающих мимо, и даже не узнала, хотя и останавливала на нем взгляд, Владьку, который вел за собой магниево-седую старуху.

Едва Маша успела проскочить сквозь поток пассажиров — ее догнал отец. Корил за вспыльчивость, просил вернуться в ресторан. Маша молчала. Ей казалось, что ее душа каменеет от презрения к нему.

Он пошел расплатиться с официантом и забрать Игорешку, а ей спокойно велел никуда не уходить. Это подстегнуло ее гнев. Она спустилась вниз и побежала по береговым плиточным камням. И чем быстрей бежала, тем веселей становилось на сердце. Минуя розовый дебаркадер, подскочила, взбрыкнув ногами. И оглянулась на улюлюканье, раздавшееся на воде. Улюлюкали парни, удившие с плоскодонки. Успела засечь, что кто-то чешет вслед за ней по берегу. Не разобрала кто, а когда оглянулась, узнала Владьку.

Владька догнал Машу возле голубого дебаркадера.

— Странное ты создание, — выпалил он и пошел рядом, успокаивая дыхание.

— Ты что, караулил меня?

— Самомнения тебе не занимать.

— Ты хотел сказать — красоты?

— Хмы-хмы. Чудная, Константин Васильевич попросил тебя догнать. Мы с бабушкой только зашли в ресторан, он показал на тебя в окно и послал в погоню.

— Слушай, Владька, ты на кого-то похож. Погоди. В ресторане я видела бывшую миллионершу. С ней брат. Между ним и тобой сходство.

— Его мать и моя бабушка родные сестры.

— Его мать и твоя бабушка… Если бы была жива мама моей мамы, а у нее — сестра, а у этой сестры был бы сын, то кем бы доводился ей… Постой. Если бы…

— В шахматы не играешь. По математике три с натяжкой.

— Тоже мне оракул. Ты доводишься племянником ему и Наталье Федоровне.

— Точно.

— Почему их зовут французами?

— Приехали из Франции.

— Как туда попали?

— Попали их родители. И там появились на свет тетя Наташа и дядя Сергей.

— А как они все-таки попали во Францию?

— Эмигрировали.

— Для чего?

— Для спасения собственной жизни.

— От кого?

— Разумеется, от революционных масс.

— А что они сделали революционным массам?

— Неумеренное вопросничество простительно на стадии оспы-ветрянки.

— Ох-ох, до чего культурно!

— Повремени с иронией. Должна быть мера любопытства.

— Зачем?

— Как тебе… Я… Я догадался: ты обиделась на Константина Васильевича и удрала из ресторана, но я не задал ни одного вопроса ни ему, ни тебе. Узнается. Не узнается, стало быть, ваша размолвка несущественна и не представляет морального и философского интереса. И второе: люди любят самораскрываться. В моменты самораскрытия обнаруживается их сердцевина. Вопросничество, на мой взгляд, обнаруживает только поверхность.

— Спасибо. А теперь иди в ресторан.

— Я подожду Константина Васильевича.

— Очень ты исполнительный!.. Да, профессор, объясните, кто такой Галуа.

— Опять?

— Не сердитесь. Я…

Улыбаясь, Маша крутанула пальцем у виска.

— Оно и заметно.

— Владька, сколько тебе лет? Последний вопрос на сегодня.

— Предположим — шестнадцать.

— Я презираю своего отчима. Но он справедливо доказывает: чем человек ни проще, тем умней.

— Ладно. Квиты. А ты, ты, знаешь, ты — ничего.