Голубиный туннель. Истории из моей жизни

Тем временем с Салахом Тамари, моим гостеприимным хозяином и командиром палестинских боевых отрядов в Южном Ливане, израильтяне сделали то, что им и надлежало делать с самым высокопоставленным палестинским боевиком, когда-либо попадавшим в их руки. Заключили в одиночную камеру в печально известной тюрьме Ансар и применяли к нему, как сейчас любят говорить, расширенные методы допроса. В тюрьме Салах подружился с выдающимся израильским журналистом Аароном Барнеа, который приезжал к нему время от времени, и дружба эта побудила последнего написать книгу «Мой враг» и показала, что, помимо прочего, Салах сходился с Барнеа вот в чем: он тоже был приверженцем мирного сосуществования палестинцев и израильтян, а не бесконечной и безнадежной войны.

Глава 14 Театр жизни: вилла Бригитты

В пустыне Негев, во впадине, стояла тюрьма — зеленые казармы за оградой из колючей проволоки. На каждом углу — смотровая вышка. Разведчики между собой называли тюрьму виллой Бригитты, а остальные о ней не знали вовсе. Бригиттой — рассказывал мне молодой англоговорящий полковник Шабака из службы безопасности Израиля, ведя наш джип по песчаным волнам, — зовут одну радикальную немецкую активистку, решившую соединить свою судьбу с группой палестинских террористов. Палестинцы планировали сбить самолет «Эль Аль» на подлете к аэропорту Кеньятта в Найроби, для чего им потребовались ракетная установка, доступ на крышу, над которой пролетит самолет, и Бригитта — всем этим они себя обеспечили.

Бригитте, блондинке нордического типа, всего и нужно было стоять в телефонной будке в аэропорту, держа коротковолновой приемник у одного уха и трубку у другого, и передавать парням на крыше, какие команды поступают самолету из диспетчерского пункта. Этим Бригитта и занималась, когда подоспели израильские агенты, и ее участие в операции тут же закончилось. Самолет «Эль Аль» предупредили, и он давно уже приземлился — без пассажиров, если не считать тех самых агентов. И теперь вылетел обратно в Тель-Авив с Бригиттой, пристегнутой наручниками к полу, на борту. Судьба парней на крыше оставалась неясной. О них позаботились, уверил меня полковник Шабака, но не уточнил каким образом, а спрашивать я посчитал неприличным. Мне и так дали понять, что я удостоился исключительной привилегии и обязан этим любезности генерала Шломо Газита, в недавнем прошлом начальника израильской военной разведки, и кое-каким полезным знакомствам.

Теперь Бригитта в израильской тюрьме, но подробности операции все равно разглашать нельзя, предупредили меня. Власти Кении согласились сотрудничать с израильтянами, но вовсе не хотели волнений среди кенийских мусульман. А израильтяне не хотели компрометировать свои источники и усложнять жизнь ценному союзнику. Поэтому повидать Бригитту мне позволили при условии, что я не буду писать о ней, пока израильтяне не разрешат. А поскольку они до сих пор даже семье Бригитты и германским властям не сообщили о ее местонахождении, ждать, вероятно, предстояло долго. Но меня это не слишком беспокоило. Я хотел показать моей вымышленной Чарли, какие люди окружали бы ее, сумей она внедриться в палестино-западногерманскую террористическую ячейку, ведь к этому Чарли и готовили. И если мне повезет, именно у Бригитты Чарли возьмет первые уроки теории и практики террора.

— Бригитта что-нибудь говорит? — спрашиваю я у полковника.

— Может быть.

— О своих мотивах?

— Может быть.

Лучше сами спросите. Отлично. Я могу и сам. И наверное, даже хочу завязать с Бригиттой дружбу, пусть лживую и мимолетную. Я покинул Германию за шесть лет до эпохи расцвета «Фракции Красной армии» Ульрики Майнхоф, однако причины появления такой организации были мне вполне понятны, и я даже отчасти соглашался с ее идеями — не соглашался с методами. Вот в чем, но только в этом, я схож с представителями тех обширных слоев немецкого среднего класса, которые втайне обеспечили группе Баадера — Майнхоф поддержку, в том числе финансовую. И мне противно, что бывшие высокопоставленные нацисты везде — во власти, в судах, в полиции, в промышленной и банковской сфере и в церквях, и что немецкие родители отказываются говорить о нацистском прошлом с собственными детьми, и что западногерманское правительство в угоду американцам поддерживает политику холодной войны в самых отвратительных ее проявлениях. А если упомянутых моих заслуг Бригитте будет недостаточно, так разве я не ездил по палестинским лагерям и госпиталям, не видел страданий, не слышал плача? Ведь всего этого, вместе взятого, несомненно, хватит, чтобы немка-радикалка двадцати лет открылась мне, пусть ненадолго?