Голубка

Наталья привела Пушкина в свой глинобитный домик, расположенный в глухих самостроечных переулках ташкентского «Нью-Йорка», что напротив Боткинского кладбища. Внутри было всё чисто и аккуратно: на подоконнике за ситцевой занавеской зеленела герань, над столиком висел жёлтый абажур, железная кровать была покрыта покрывалом из разноцветных лоскутов. Она уложила его спать, а сама легла на сундук и, укрывшись старым пальто, проплакала почти всю ночь.

Часов в двенадцать Пушкин проснулся от гудения примуса, на котором стоял тазик с водой. Он огляделся по сторонам, не понимая, где находится. В дверях появилась Наташа с охапкой белья и полотенцем в руках.

– Проснулся, Жора? – улыбнулась она. Настоящее имя Пушкина Наташа узнала по татуировке «Георгий» на руке. – Давай-ка умоемся… Я тут тебе одежду на Тезиковке купила…

…Она лила из ковшика тёплую воду на чёрные кудри, приговаривая:

– Ох и оброс же ты! Надо тебе постричься…

Потом они завтракали. На том же примусе Наталья пожарила картошки и залила двумя яйцами. Наливая ему в стакан заварку, разбавляя кипятком и насыпая сахар, она повторяла:

– Жора, всё, начинаешь новую жизнь…

На что Пушкин согласно кивал головой и улыбался.

Наташа работала уборщицей в нескольких местах, в том числе и в парикмахерской около ТашМИ. Днём она повела Пушкина в свою парикмахерскую, усадила в кресло.

– Что будем делать? – спросил Наташу парикмахер Зиновий Семёнович.

– Что-нибудь помоднее… – она незаметно подмигнула. – И покороче, дядя Зюня…

– Понял… Полубокс… – парикмахер обернул шею Пушкина пожелтевшей салфеткой, быстро-быстро защёлкал ножницами, и на пол стали мягко опускаться чёрные пушкинские кудри. Потом он направил лезвие опасной бритвы на кожаном ремне, взбил в чашечке мыльный порошок для бритья «Нега» и намылил помазком тёмное лицо и бакенбарды.

Пушкин смотрел в треснувшее зеркало, не отрываясь от своего отражения.

Зиновий Семёнович, отогнув мизинчик, ловко и скоро выбрил лицо Пушкина. Побрызгал из пульверизатора «Тройным» одеколоном и артистически откинул простынку.

Наталья всплеснула руками и радостно заплакала:

– Дядя Зюня, вы просто волшебник! Жора, ты не представляешь, какой ты красивый!

Она хотела заплатить, но Зиновий Семёнович отвёл руку с деньгами.

– Свои люди, сочтёмся…

…Они шли по улице, и радостная Наташа незаметно оглядывалась по сторонам, надеясь, что прохожие оценят необыкновенные метаморфозы, произошедшие с её Жорой. Но никто ничего не замечал.

Так пролетело полтора месяца. Наступил сентябрь. На свои скромные доходы Наташа полностью переодела Жору. Покупала ему папиросы «Беломорканал», по вечерам приносила пару бутылок пива.

– Лучше дома, в семейной обстановке… – улыбалась она, откупоривая «Жигулёвское».

По просьбе Наташи Жора побелил домик извёсткой и починил сломанную калитку.

Разношёрстные соседи, обитатели трущоб, привыкли к новой паре, но за глаза сплетничали: «Привела бродягу» – «А что, на человека стал похож, хоть и сто восьмой [1]…»

Иногда они ходили в парк. Стреляли в тире, катались на воздушных лодках, смотрели кино. Никто не узнавал в Жоре бывшего Пушкина, а если и узнавал, говорил с грустью и упрёком:

– Эх, Пушкин, Пушкин…

На что Наталья тут же возмущённо реагировала:

– Какой он тебе, к чёрту, Пушкин? Это – Георгий Алексеевич! – и уводила его подальше, взяв под руку.

Но каждый раз женщина с тревогой замечала, что при слове «Пушкин» у ее сожителя сразу падало настроение и становились печальными глаза.

Наташа гнала прочь тревожные мысли и по ночам шептала:

– Вот увидишь, Жорик, у нас всё будет хорошо…

…Наталья подметала с пола чьи-то остриженные волосы. Вдруг покачнулась и упала, перевернув ведро со шваброй. Встревоженный Зиновий Семёнович вызвал «скорую», и женщину увезли в больницу. В приёмном отделении Наталья очнулась от внезапного обморока и стала просить отпустить её домой, мол, всё прошло. Но врач настоял, чтобы её поместили в неврологическое отделение.

Три дня ждала Наталья появления Жоры, но тот всё не шёл. Она убежала из больницы и, придя домой, поняла, что дома он не появлялся. Нашла его в «Котлованчике». Он был совершенно пьян и читал кому-то стихи. И новые слушатели смотрели на него с удивлением:

– И вправду чем-то похож на Пушкина…

Наталья попыталась увести его из парка, но Жора, словно не узнавая её, отводил руки и тянулся к стакану на столе.

В конце октября вдруг сильно похолодало. По ночам стояли заморозки. Лужи покрылись тонким слоем льда. Порывистый ветер срывал с деревьев пожелтевшие листья.

…Его, окоченевшего, нашли утром на скамейке главной аллеи парка дворник и шофёр. Он лежал, завернувшись в старые газеты, поджав коленки. Потемневшее лицо успело покрыться густой щетиной.

– Пушкин… – слюнявя бумажку, сказал дворник водителю полуторки. – Замёрз, бедолага…

Он закурил самокрутку, присел рядом со скрюченным маленьким телом.

Ветер откинул угол газеты, открыв смуглое лицо. В короткой стрижке «полубокс» уже наметились тёмные кудри.

– А ведь похож… Эх, Пушкин, Пушкин…

Остекленевшие глаза смотрели куда-то вверх, сквозь поредевшие кроны старых деревьев парка Тельмана.