Голубка

— Я знаешь что вспомнил,— сказал Виктор через дверь.— Я ведь тебя ни разу не видел в платье, я даже не представляю, что ты можешь быть такой, как все остальные!..

— У тебя будет время в этом убедиться,— сказала Женя, поднимаясь и подходя к двери.— А теперь иди! Мне надо сосредоточиться и обдумать свое прошлое и свое будущее. Кстати, тебе это тоже не худо бы сделать!

Он стоял, прислонясь к двери щекой, зная, что она тут, за дверью, стоит и слушает, когда он уйдет. Но все было тихо, и она догадалась, что он здесь, даже что он прислонился щекой, и тогда она сделала то же самое. Они, наверное, слышали дыхание друг друга.

— Уходи,— сказала она шепотом, будто бы укоряя его.— Я тебя целую, и ты уходи.

— Сейчас. Уйду,— отвечал он, оставаясь все там же, весь замирая от близости к ней сейчас.

— Что, муж, уж и домой не пускают? — закричали девушки, проходящие по коридору.

Он отпрянул от двери и выбежал на улицу. Он пошел бродить и ни о чем не мог думать.

Свадьбу собирались устраивать у каких-то знакомых Голубева, но в последний день выяснилось, что народу будет больше, чем предполагалось, и все перенесли в маленький геологический клубик рядом с домом Елинсона.

За Женей и за Виктором прислали «газик», но в него неожиданно набилось так много желающих, что пришлось половину высаживать и приезжать еще раз.

Они проехали через всю центральную улицу и редкую тайгу на самой высоте, над берегом, где открывался широкий вид на Ангару и строящуюся плотину.

Через деревья стало видно освещенный прожекторами котлован, заснеженные блоки, портальные краны. Эти краны были похожи на гусиные головы, их кто-то прозвал «гуськи».

Один кран нес охапку легких досок. Женя подумала о нем, что он, такой сильный, подымающий железные бадьи с бетоном, умеет, оказывается, так нежно нести доски. Как мужчина в сильных руках легонькую охапку дров, когда приходит после смены домой.

Женя видела даже свою площадку и работающий бульдозер, но людей не разглядела.

Она мысленно простилась и с котлованом, потому что знала: завтра все это будет выглядеть для нее по-другому и она сама будет другой.

Потом проезжали промплощадку, где работала Вера.

Женя сегодня позвонила Вере и спросила, придет она или нет.

— Не знаю,— отвечала та откуда-то из стука и грома. И объяснила, что у нее заболел сменный мастер и, может, придется остаться за него.

— Ты приходи,— сказала Женя.— Мы у геологов. Хочешь, папа за тобой машину пришлет?

Вера опять сказала:

— Не знаю.

Женя подумала, что, если Верка не придет, это будет означать разрыв, но ведь и Верка отдает себе отчет в этом. Никак не получается, чтобы совсем до конца было хорошо.

В другой раз она бы первая бросила трубку, но это был лучший ее день, и она могла быть снисходительной и терпеливой.

— Я буду ждать,— сказала Женя.

В клубе было уже полно народу, много незнакомых, потому что Василий Иванович пригласил всех бывших друзей-геологов.

Они уважали Голубева, и их уважение распространялось на Виктора и Женю. Гости пришли и стояли кучками, издалека рассматривали молодоженов. Василий Иванович попросил садиться, и все, истомившись ожиданием, задвигали стульями, громко заговорили.

Женя и Виктор попытались сесть за стол, где были Усольцев, Мухин, Нинка и другие ребята, но их отвели к родителям и посадили в центре, между Анной Ивановной и Василием Ивановичем.

Кажется, первый тост произнесли за них, за их счастье. Рувим Моисеевич что-то долго говорил, часто моргал красными веками, очень сам счастливый, пьяный, но в мыслях ясный на удивление.

Что он говорил и как все было вначале, они не смогли бы рассказать, потому что смотрели в тарелки, ничего не слыша и пугаясь множества любопытных глаз.

Только когда гости занялись прямым своим делом — стали есть, пить, одновременно разговаривать и никого не слушать, Виктор и Женя ожили, начали все видеть и слышать. Теперь на них не смотрели, они превращались постепенно из виновников торжества в обыкновенных его участников. Это им нравилось больше.

Елинсону Женя сказала:

— Хватит за нас, за отца с матерью выпейте, они давно поженились.

— Что это за слова — «поженились»? — спросил Голубев, покачивая головой.— Есть в украинском языке прекрасное слово — «одружились!». Вот за это я хочу выпить. За дружбу. За молодость нашей молодежи...

— За молодость стариков! — сказала быстро Таня Уткина.

— Пьет, как молодой человек,— сказал про Голубева Генка Мухин. И все засмеялись. Он добавил: — Вот в чем секрет молодости.

Женя не видела Генку с тех, как теперь казалось, далеких времен, как они справляли Новый год и когда все было другое: Генка, мир и сама Женя. Она уже не могла представить, что жизнь ее была не такая, как сейчас, что она могла столького не понимать, не чувствовать.

С того новогоднего вечера прошло тридцать два дня. Она не поверила и посчитала по пальцам: тридцать два. Почти столько же она знала Виктора (если бы родители проведали, ужаснулись бы). Каждый день наполнялся для нее новыми, неожиданными подробностями, все запомнилось и теперь накопилось в ней как долгий опыт жизни.

Это не могло не отразиться на ее внешности.