Голубка. Три истории и одно наблюдение. Контрабас

Садовник нашел меня лежащим на посыпанной гравием дорожке. Пытаясь встать со скамьи, я упал от истощения сил. Меня перенесли в дом и уложили в постель, с коей я с тех пор более не поднялся. Я ослабел настолько, что врач опасался за мою жизнь. Лишь через три недели я немного оправился. Однако же с того времени у меня в желудке осталась нарастающая боль, и с каждым днем она захватывает все большие участки моего тела. Это раковичная болезнь, каковая проявляет себя в моем случае самым наглядным образом: жестоко и стремительно атакует меня, дабы отлучить от других людей, ибо я узрел РАКОВИНУ. Мне приходится дорого платить за мое озарение, но я плачу охотно, ибо теперь у меня есть ответ на последний из всех вопросов: сила, выводящая на дорогу любую жизнь и приводящая все к концу, Высшая Воля, владеющая универсумом и влекущая его к полному захвату раковинами как символу собственной вездесущности и всемогущества, исходит из огромной прараковины. Из ее недр я был выпущен на краткий срок, дабы лицезреть ее величие и ужасное великолепие. Мне было дано воочию увидеть конец света. Когда зараковление мира продвинется настолько, что каждый должен будет признать власть раковины, когда люди, обреченные на беспомощность и ужас, воззовут к различным богам, моля их о помощи и избавлении, тогда единственным ответом РАКОВИНЫ будут ее раскрытые крылья. Она захлопнет свои створы и поглотит весь мир.

Теперь я сказал тебе все, мой неизвестный читатель. Что можно к сему добавить? Как я должен утешить тебя? Неужто лепетать о бессмертии твоей души, о милосердии безжалостного Бога, о воскресении тела, как лепечут о том все философы и пророки? Должен ли я объявить РАКОВИНУ милосердным Богом? Должен ли я после культа Иеговы и Аллаха провозгласить культ РАКОВИНЫ и обещать людям избавление? К чему? К чему лгать? Говорят, человек не может жить без надежды. Что ж, он и не живет. Он умирает. Что до меня, то я чувствую, что не переживу этой ночи, и в мою последнюю ночь не желаю начинать лгать. Я испытываю облегчение, ибо наконец приближаюсь к концу умирания. Тебе же, мой бедный друг, все это еще предстоит.

Приписка Клода Мане,

слуги господина Мюссара

Сего дня, 30 августа 1753 года, в возрасте шестидесяти шести лет скончался мой добрый господин, мэтр Мюссар. Я нашел его рано утром сидящим в обычном его положении на кровати. Я не сумел закрыть ему глаза, ибо его веки нельзя было опустить. Когда же я захотел вынуть из его руки перо, левый указательный палец моего хозяина разбился, как стекло. Человек, приглашенный обмыть труп, лишь с великим трудом сумел одеть его, ибо, даже когда прошло обычное трупное окоченение, распрямить сидячее тело оказалось невозможным. Доктор Прокоп, друг и врач моего хозяина, не знал, что делать, и заказал прямоугольный гроб. 1 сентября мой господин, к ужасу похоронной команды, обрел последний покой на кладбище в Пасси в прямоугольной могиле, каковая после погребения была, правда, засыпана тысячами роз. Спаси, Господи, его душу!

…и одно наблюдение

Amnesie in litteris

…О чем это вы спрашивали? Ах да, какая книга на меня повлияла, произвела впечатление, сохранилась в памяти, вообще «определила мою литературную судьбу» или «выбила из привычной колеи»?

Похоже, вы имеете в виду какой-то шок, травму, но такие переживания обычно всплывают в страшных снах, а не тогда, когда сознание бодрствует, не говоря уж о печатном или устном публичном выступлении, на это уже указывал какой-то австрийский психолог, запамятовал его имя, а статья была очень любопытная, стоит почитать, не помню только, как она называлась, выходил такой небольшой том в какой-то серии, вроде бы «Я и Ты», или «Оно и Мы», или «Я и моя самость», что-то в этом смысле, ее еще недавно переиздал Ровольт, а может быть, Фишер, или Зуркамп, боюсь ошибиться, в такой бело-зеленой обложке, не то в голубовато-желтоватой, или даже в серо-сине-зеленоватой…