Голубое и черное

Он преодолел слабость, плыл в сторону «Красотки» могучими, мерными движениями опытного пловца. Старался вкладывать в каждый размах мощь всего тела. Провел рукой по поясу — кинжал и фонарик здесь, висят на туго охватившем тело ремне.

Кувардин плыл почти рядом.

Брызги воды бледно вспыхивали капельками холодного света.

В фосфоресцирующем свете были видны впалые щеки сержанта, заголубел над водой затуманенный взор.

Доплывем, Матвей Григорьевич! — крикнул боцман и точно сквозь сон услышал свой сдавленный слабый голос.

Доплывем, Сережа! — послышалось еле внятно в ответ. — Нельзя нам не доплыть!

Снова Агеев приподнялся над водой — расстояние до «Красотки» почти не сократилось. Еще больше напряг мерно работающее тело. Знал, не нужно вкладывать в движения слишком много усилий. Но вдруг вспомнил: когда погиб потопленный фашистами «Меридиан», выжили только малоопытные пловцы, те, кто изо всех сил барахтались в воде. Пловцы-мастера закоченели в воде, умерли в госпитале от простуды..,

— Сильней выгребай, Матвей, холоду не поддавайся! — подал голос Агеев, и крик прозвучал еще немощнее и глуше.

Чувствовал, чудовищный холод сжимает мускулы, тащит в глубину. Тело деревенеет, словно врастает в лед. Неужели и сейчас не уменьшилось расстояние до «Красотки»?

Нет, оно уменьшилось, очертания высокого борта выросли, расширились.

Это придало боцману новые силы. Если холод не дойдет до сердца, не заморозит кровь, удастся доплыть до цели.

«Не подведет меня наше море, не погубит», — думал боцман и чувствовал, что пугающая немота охватывает плечи, уже не чувствуется ног в этой бездне жидкого, плещущего льда.

Опять на мгновение охватила бесконечная усталость. Подумалось, хорошо бы отказаться от борьбы, подчиниться, покорно уйти в глубину. Но вспомнилось: «Коммунисты все могут». Главное — вера в победу, для коммунистов нет неодолимых преград,

Снова рванулся из воды, как дельфин, взглянуть, далеко ли «Бьюти»,и вдруг услышал скрежещущие звуки и плеск. Что-то огромное, черное вырастало над головой.

Перед глазами была бескрайняя, чуть выпуклая, покрашенная внизу суриком, обросшая слоем ракушек стена корпуса «Красотки».

Невдалеке всплескивали, грузно поднимались из волн и вновь погружались овальные звенья якорь-цепи. Рядом мелькнула в волнах голова друга.

— Давай направо, — прошептал боцман, выдавил сквозь зубы, выбивавшие неодолимую дробь.

Кругом была густая, влажная темнота.

Борт транспорта ходил перед глазами, все казалось как в тяжелом, бесконечно длящемся сне.

Агеев ухватился за круглый, шершавый, скользкий металл якорь-цепи, поджидая сержанта. Борт пошел вверх, звено вырвалось из пальцев.

— Не задерживайся… Пока силы остались, к талям плыви. Я тебя подсажу, — прошептал боцман. Белое, как маска, лицо Кувардина маячило в темноте.

Сквозь тьму, над бьющимися в борт «Красотки» волками, был виден качающийся конец троса — лопарь.

Давай, Матвей. Близко до лопаря, — опять подал голос Агеев.

Один иди, — донесся из воды странный шепот, не похожий на привычный, уверенный голос сержанта.

Как так один? — не понял боцман.

— Прощай, друг. Мне ноги… судорога свела. Кончился я.

Не дури, Матвей! Руку давай! — Агеев изо всех сил (всматривался в затянутые чернотой волны.

Выполняй приказ! — в еле донесшемся шепоте прозвучали прежние повелительные нотки.

Боцман замер, рукой сжал ледяной контрафорс. Больно колотилось сердце. Судорога — это смерть. Не сможет Матвей Григорьевич ни выплыть обратно на бот, ни взобраться по тросу.

— Матвей! — прошептал отчаянно, приникнув лицом к воде, и не получил ответа. Кувардин исчез. Где искать, в какую сторону плыть?

— Матвей! Товарищ сержант! — позвал снова. Уже не ощущал стиснувших якорь-цепь пальцев. Отпустил якорь-цепь, нырнул в душную бездну, нащупывая друга руками, и не мог найти. Вынырнул, когда не стало больше сил задерживать дыхание.

И вдруг осознал: «У меня боевое задание, нужно выполнять приказ командира».

Почувствовал горячие слезы на онемевших щеках. Поплыл к талям, подпрыгнул, ухватился за конец троса.

Трос раскачивался, вырывался из рук как живой. Но подтянулся из последних сил. Скользя по канату, задыхаясь, карабкался выше и выше.

Тяжело перевалился через высокий фальшборт. На верхней палубе было ветрено, тихо, темно. Медленно падал уносимый ветром снежок, Неожиданно громко застучали по железным листам коченеющие ноги.

Перед глазами выросла дверь надстройки, тяжелая крашеная задрайка. Нажал задрайку, распахнул дверь, шагнул в холодную темноту тамбура.

И только тогда вспомнил про висящий на ремне, рядом с ножом, фонарик в водонепроницаемом футляре.

Не намокла ли батарейка? Непослушными пальцами отцепил фонарик, нажал кнопку — и белый сноп света упал на крышку люка, ведущего вниз.

С немалым удивлением рассказывал впоследствии боцман, как все же нашел после долгих блужданий правильный путь в недра «Красотки».

Конечно, никогда не нашел бы этого пути, заблудился бы в бесконечных переходах, если бы не поплавал в прежние годы на судах этого класса и проекта. Облазил не один десяток раз в дни боцманской работы такие вот транспорты от клотика до трюма.