Голубое марево

Запричитала мать Урака, расцарапала себе лицо, раскровенила щеки. Глядя на нее, страшно стало Нартаю, кожу на голове как холодом стянуло. Да и старшему брату Рашита сделалось, видно, не по себе. Пот крупными каплями выступил у него на лбу, лицо побелело, даже какой-то голубоватый оттенок появился на нем, словно у неживого… Плохо, плохо все получилось…

Но скоро снова он принялся рассказывать, и смешное в его рассказах сплеталось с грустным, веселое — с мрачным, и до того крепко — не расцепишь… А чаще всего повторял он одни и те же слова: «Наконец-то снова я дома — по родной земле ступаю, воду родную пью, а сам все еще не верю…» И хотя не как раньше — во всеуслышанье, а уже потихоньку, не привлекая лишнего внимания, — каждый расспрашивал его, задавал осторожные вопросы… Но снова и снова твердил он, что с ним на фронте был только отец Урака, о других ему ничего не известно.

То же самое сказал он и о сыновьях Бердена, то есть о двух старших братьях Ертая… Знал Нартай, что эти братья Ертая никогда не станут братьями ему самому. А его старший брат, воротись он домой, не будет братом Ертаю. Потому что Тлеубай и Берден им не настоящие отцы. Да еще и в ссоре друг с другом. Настоящие братья, по крови, — это они, Нартай и Ертай. У них была одна мать, только она умерла… И один отец. Только его нет… Нет… Но может быть…

Он долго не решался, и бросало его то в жар, то в холод, пока наконец он спросил:

— А моего куке вы не видели?

— Твоего куке?.. — переспросил старший брат Рашита. — А он кто — твой куке?

— Наш с Ертаем отец.

— Кто-кто?.. — повторил старший брат Рашита, растерянно озираясь по сторонам.

Он ждал ответа, подсказки, но все молчали, опустив глаза.

— Чей это сын?

— Тлеубая сын, — отозвался кто-то. — Из детдома он…

На заговорившего цыкнули, тот прикусил язык.

— Это младший сын Тлеубая-аги, — стал объяснять один из присутствующих. — Зовут его Нартай. Тлеке упал с лошади, ногу сломал, вот и послал на той сына вместо себя, с тобой поздороваться, честь воздать твоему возвращению…

— Э-э-э… — задумчиво протянул старший брат Рашита. — Вот оно что… Младший сын Тлеке, значит… Моего Рашита товарищ, значит… Подойди ко мне, айналайн, поцелую тебя.

Нартай не подошел. Испугался болтавшейся ниже плеча культи. Но его все же подхватили под мышки, приподняли, посадили перед старшим братом Рашита. И тот поцеловал Нартая в щеку. Холодными как лед, бескровными губами. И локтем, а вернее — концом культи погладил по голове.

Странное дело — мягкая оказалась культя. Мягкая-премягкая, а вовсе не такая, как Нартай ожидал.

— Был он джигит — настоящий джигит! — услышал Нартай. — Замечательный был джигит!.. Поначалу мы вместе служили, помню — на военных маневрах… Потом разделили нас. Я пошел в кавалерию, он стал снайпером, вот так… У нас ребята все просились — или в кавалерию, или в снайперы. На коне привычнее, чем пешком, так мы думали. Где это видано — пешими с врагом сражаться… Снайперы погибали тоже, но все-таки… Нас гибло куда больше. Что уж там кони, кавалерия — на такой-то войне… Отец твой, говоришь? Он был меткий стрелок, никогда промаху не давал, вот так… Его во фронтовой газете хвалили, я сам читал! Ну, а потом… Да ты не плачь, айналайн… Жив он… Может, и жив… Откуда мне в точности знать, чудачок? На фронте знаешь сколько людей было? Тысячи, миллионы, как я мог за всеми углядеть?.. Вот я и говорю: может, и живой. Ходит себе, может, где-нибудь, землю топчет, домой собирается… А там, смотришь, и приедет… Я тоже вот приехал… Приехать-то приехал, только сам… вроде подпиленного дерева… Разве это жизнь? Еще не известно, кто кому завидовать должен на моем-то месте: мертвый живому или живой мертвому…

Старшему брату Рашита не дали дальше говорить — перебили, зашумели, стали успокаивать, иные даже сердились, укоряли за глупые последние слова, иные же плакали отвернувшись, не в силах унять слез… Посыпались и у Нартая по лицу слезинки, посыпались мелким частым горошком, и он, не глядя ни на кого, выскочил опрометью из переполненной юрты.

Но были рождены эти слезы не горем, а радостью.

Вместе служили, сказал он, вместе были на военных маневрах… Может, и жив, сказал он. Жив… И домой собирается. Только не едет, — нельзя, значит, не время еще, не всех сразу из армии отпускают… А отпустят — тогда и приедет. Скорее бы…

И Нартай стал дожидаться возвращения отца. С зари до зари, случалось, бродил по сопке, сидел на вершине — караулил большак, ведущий в районный центр.

Иной раз покажется на дороге всадник. Иной раз — двое или трое. А то вереницей тянутся друг за другом телеги, запряженные медлительными волами, или верблюды, напоминающие чем-то цепочку возвращающихся в родные края гусей. Нартай смотрит, вглядывается, пока в глазах не начнет мутиться. И, сбежав с холма, вместе с остальными ребятами мчится навстречу едущим.