Голубое марево

И вот теперь этот маленький Уакас, которого вырастили земляки, стал большим человеком и приехал в родной аул, да еще со всей семьей. Всем казалось, что это сам Дуйсенбай вернулся к ним после долгой разлуки. И в самом деле, десятка полтора юрт, из которых состоял этот аул, все принадлежали потомкам одного рода. Каждый приходился родственником Уакасу — кто в пятом, кто в седьмом колене, были даже такие, кто оказался ему родней чуть ли не через десяток поколений. Одни — со стороны матери, другие — со стороны отца. А случись здесь кто из других краев, так все равно дочерей своих отдавал за родственников Уакаса или, напротив, брал в свой дом девушку из числа его родственниц… Так или иначе, но при желании всегда можно обнаружить нити кровного родства, тянущиеся к Уакасу. Оттого-то все от полной души приветствовали родственника, которого они не видели теперь уже, считай, больше десяти лет и который пожаловал к ним из такой дали.

У этих людей, почитавших мудрость, знание и книги, любая буква, напечатанная в газете, вызывала уважение. Им ли не гордиться тем, что писатель, постигший тайну слова, вышел из их среды? Но прошло столько лет… Он ни разу не приехал, и никому не посчастливилось увидеть его. И вдруг сегодня такая радость! Сидя за дастарханом в ожидании обеда, старики говорили детям, влезшим к ним на колени: «Ты читал в книгах, журналах и газетах, что пишет Уакас-ага. Теперь смотри — он сам перед тобой. Будешь хорошо учиться, станешь как он, в Алма-Ате будешь жить». А Безусый Матай, который до шестидесяти лет аккуратно брился, за что его и прозвали Безусым, и прозвище это осталось за ним навсегда, хотя он давно отпустил усы и бороду, и были они теперь белы, как снег, и казался он глубоким старцем, — так вот, этот самый Безусый Матай, на глазах которого Уакас вырос, сказал: «Как топот копыт умчавшегося вдаль тулпара, доходит до нас твоя слава. Лишь вчера ты был босоногим мальчишкой, взнуздавшим гибкую хворостину словно коня, но наделил тебя аллах помыслами, высокими, как гора, и удача улыбнулась тебе, обогнал ты всех нас. Мы желаем тебе, чтобы и там, в далеких краях, не был ты простым участником кокпара, а обгонял всех подобно тарлану[63]». Слова эти сильно взбодрили Уакаса. Он мгновенно вырос в собственных глазах. То, что приветствовать его пришел весь аул, что исполнены были почтительности и доброжелательства слова мужчин, обращенные к нему, и движения женщин, разливавших чай, что все затихали, стоило ему лишь рот раскрыть, — все это он уже принимал как нечто ему положенное, как естественное и заслуженное поклонение широкой читательской аудитории перед ним, знаменитым поэтом. Поначалу он еще улыбался по поводу и без повода, но, быстро сообразив, что это не приличествует столь почитаемой личности, обрел серьезность. Он вообще обладал способностью быстро осваиваться с обстоятельствами, даже весьма неожиданными.

Сирота, воспитанный в интернате, очень средненько окончивший десятилетку, он особенно и не стремился в институт. Конкурс — жестокий, каждый год заваливаются почти все, кто поехал сдавать на родные отцовские денежки, а из тех, кто учился на пятерки, хорошо, если поступит половина. Уакас трезво решил не ввязываться в пустые хлопоты. Ехать не на что, да и не чувствовал он в себе таких способностей, чтобы выдержать конкурс. Словом, жалеть было не о чем. Только обидно, что не видать ему, как другим, большого города.

Как раз в те самые годы заговорили о том, чтобы молодежь после школы, прежде чем идти в вуз, поработала и узнала жизнь. Одноклассник Уакаса Секен, получив золотую медаль, так и заявил: «Хотя у меня есть право без экзаменов поступить в институт, я не желаю быть белоручкой и пойду работать, чтобы узнать жизнь со всеми ее трудностями. Прошу сделать меня табунщиком». Областная газета напечатала статью, подписанную Секеном, и он, взяв курук, отправился к лошадям. Уакас, которому не с чем было выходить на газетные страницы, да и сам он не просился, был правлением колхоза отправлен к отаре. Старший чабан, тот самый Кармыс, у которого он сейчас остановился, отлично знал, как ходить за овцами. Покойному отцу Уакаса он приходился родственником по материнской линии.