Голубое марево

И вот опять я был раздосадован подобными же обстоятельствами. Разумеется, и на этот раз вынужден был смириться. Единственное отличие ситуации от обычной состояло в том, что отправлялся в дорогу не я, а моя мать, приезжавшая из аула погостить у нас. Бабушка наших детей. Правда, хотя и бабушка, но вовсе еще не старая. Только что вышла на пенсию. Сложилась, как говорится, уже в советское время. В общем, старушка нынешнего века. Отсталость ее заключалась лишь в том, что она не могла ездить одна. По прибытии встречаешь ее. По отбытии провожаешь. И если не попадется в поезде кто знакомый, так надо суметь препоручить ее заботам хоть какого-нибудь пассажира с более или менее добрым лицом. Одним словом, не человек, а сплошные хлопоты. Хорошо бы, хоть понимала о доставляемых ею беспокойствах. Так ведь еще бог знает в чем и обвиняет! «Ой, — говорит, — аллах! Каким каменносердным уродился…» И еще, своей невестке, с которой она более открыта, чем со мной, потому что у них одна, женская доля: «Оказывается, мы ошибаемся, уча детей. Вон сын Олжабая, тракторист…» И, прицокивая языком, она рассказывает о героических деяниях этого сына Олжабая, тракториста. Он и сена родителям привезет, и топлива забросит, и не дом, а настоящий дворец из шести комнат, с зеленой крышей строит для них. Детей своих возле себя не держит. Все у его стариков пасутся… Послушаешь — так прямо какой-то богатырь из сказки. Тот самый Ожар, сын Олжабая, что учился вместе со мной, оставался в каждом классе на осень и так в конце концов не закончил десятилетки…

Мать и нынче, как всегда, приехала навьюченная. Привезла целую баранью тушу, бурдюк масла (она не знает, что ее невестка, которая, в общем-то, любит получать подарки, в рот не берет этого масла — дескать, не магазинное) да полбурдюка сузбе[81]. Ну, и еще кое-что, всякие вещи помельче. Вмиг мы разбогатели! Ребятишки, конечно, бабке обрадовались. Но покой в нашей семье длился недолго. Прожив у нас два дня, к вечеру третьего мать объявила, что завтра рано утром должна выехать обратно. Отец, оказывается, лежит дома больной. Корова у нее там. Телята. Да и ягнята есть, и козлята. Как ни уговаривали мы ее переночевать лишнюю ночь и ехать в субботу, она не согласилась. Никак ей нельзя больше задерживаться. Выхода не было: следовало отпрашиваться с работы. Надо ведь проводить. Вся сложность заключалась в том, что я еще не купил билета — думал, мать погостит подольше.

И вот мы на вокзале. Сутолока, суета. Шум, гвалт. А уж у касс — настоящее столпотворение. Где, куда продают билеты, какая очередь в какое окно стоит — ничего не известно. Расспрашивая тех, других — всех подряд, чувствуя, как закипают в груди слезы от собственного бессилия, я наконец нашел нужное мне окно. Занял очередь. Впереди меня змеился целый караван стоявших в затылок друг другу людей, у самой же кассы была невероятнейшая толчея — спрессованное человеческое месиво. За мною спустя мгновение тоже стояли уже несколько человек. Это меня немного успокоило. Но очередь наша совершенно не двигалась. Такое впечатление, словно впереди произошел какой-то затор. Все та же там, у касс, куча мала. Не похоже, что нам удастся добраться до вожделенного окна сегодня. Поглядев по сторонам, я увидел, что, кроме меня, никто не проявлял никакого беспокойства. У всех были терпеливо-равнодушные лица. Словно люди даже забыли, зачем они пришли на вокзал. Видимо, и мне надо было запастись терпением. А что еще оставалось?

Неожиданно впереди из очереди кто-то закричал: «Агай! Агай!» Я не обратил на крик никакого внимания, но тут человек выкликнул мое имя: «Саке! Салахитдин-агай!» Это был светлокожий парень с длинными волосами, густыми черными бровями и ниточкой усов над верхней губой. Он стоял в самой гуще толпы, одна голова и торчала из нее. Когда я посмотрел в его сторону, он замахал белой заячьей шапкой, чтобы мне было легче увидеть его. Я и увидел, но лицо его мне было незнакомо.

— Стойте там у себя, — сказал парень, словно я уже бросился к нему с распростертыми объятиями. — А то тут шуметь начнут.

Только теперь я понял, что значила его фраза — «стойте там». И впрямь люди кругом уже вовсю таращились на нас.

— Куда вам? — спросил парень.

Я назвал станцию. Парень стоял почти у самой кассы и минут через десять уже брал билеты. Вслед за ним я тоже выбрался из толпы недавних моих товарищей по несчастью.

— Мягкий вагон, — сказал парень, отдавая мне билет.

Подобное не было предусмотрено нашим финансовым планом. Но не считать же копейки в такой ситуации, — осыпая парня благодарностями, я полез в карман.

— Спасибо, агай. Не надо, — сказал он.

— Да ты что, милый! — Я вытащил кошелек.

— Оставьте, агай, — произнес парень несколько даже смущенно. — Мы и так в долгу перед вами.

Только после этих его слов я по-настоящему задумался, кто же он, этот парень. Совершенно был он мне незнаком. Ну разве что напоминал чуть-чуть кого-то лицом. Видимо, из нашего аула, из малышни, до которой мне не было дела, намного позднее меня приехавшей в город.