Голубое марево

С утра Зекен уже в седле, а сам Ахмет благодушествует, чаек попивает, иной раз умудрится и всхрапнуть час-другой. Если нужно — Зекен поскачет галопом, проверит, в какой стороне пасется стадо, все ли в порядке. Доволен Ахмет, словно неба макушкой коснулся. И не слушает постоянных попреков жены: как бы чего не стряслось, как бы какой беды на мальчика не накликать… Глупая старуха! Да в такие годы уже и в байге на сорок километров участвуют! В такие годы Ахмет уже до самой Кояндинской ярмарки скот помогал перегонять! Мал еще Зекен?.. Ничего, так он скорее настоящим джигитом станет!..

Но однажды, когда Ахмет вот так блаженствовал, Зигфрид и в самом деле нарвался на беду. И не только Зигфрид…

Обычно Ахмет наказывал ему присматривать за коровами, а при нужде скакать за помощью домой. Но то ли забыл Зигфрид об этом наказе, то ли решил в ребяческом задоре со всем справиться сам, — как бы то ни было, заметив, что стадо направляется к полю, мальчик хлестнул рыжего жеребца и помчался наперерез. Коровы и не подумали отступать перед всадником с тоненьким голоском и куцехвостой камчой. Степенные животные, мыча и помахивая хвостами, упрямо двигались напролом. И только успевал он завернуть одну корову, как вперед устремлялась вторая; он торопился к ней — третья преграждала ему путь, становясь поперек. В конце концов все стадо скопом, вместе с выбившимся из последних сил Зигфридом, вклинилось в поле колосящейся пшеницы. Тут-то и застиг его Дауренбек…

Счетовод возвращался из бригады, работавшей в поле на жнейках. Увидев смятые, истоптанные колосья, коров, жадно накинувшихся на поспевающую пшеницу, он пришел в неистовый гнев, но всю свою вполне справедливую ярость обрушил почему-то на Жирен-Каску. Огрев камчой коня по крупу, он погнал его перед собой, не обращая внимания на отчаянные крики Зигфрида.

Услышав топот четырех пар копыт и пронзительный вопль «Аттан! Аттан!»[27], из юрты выбежал насмерть перепуганный Ахмет. Завидев Дауренбека, преследующего Зигфрида по пятам, да еще с камчой, занесенной над головой мальчика, он, не мешкая ни секунды, тоже закричал и кинулся за соилом[28]. Жирен-Каска, храпя, уже уперся грудью в коновязь. Дауренбек же при виде увесистой дубины в руках Ахмета хлестнул своего коня и повернул назад. Иначе — чем черт не шутит! — старик бы вышиб его из седла…

Ахмет, казалось, даже не взглянул на перепуганного Зигфрида, который кубарем скатился с коня. Волоча за собой соил, он тут же хотел вскочить на Жирен-Каску и мчаться вдогонку за обидчиком… И Ахмет так бы и поступил, если бы не жена…

Вечером оба — Ахмет и Дауренбек — стояли перед баскармой.

— Ты не меня — должность мою колхозную не уважаешь! — кричал Дауренбек. — Какое право имеешь соилом размахивать? Ты на кого это замахиваешься, а? На меня или на власть нашу?..

— Ты моего сыночка хотел камчой ударить… Он тебе кто — сирота, за которого некому заступиться?.. Я ему отец, я над ним измываться не позволю! — твердил Ахмет.

— Этот стервец нарочно хотел стравить коровам наши посевы! — брызгал слюной Дауренбек. — Я сам видел!..

— Аллах всемогущий! — Ахмет ухватился рукой за ворот и сел. Не найдясь, что ответить, он только зацокал языком, закачал головой.

— Да, видел! — продолжал наступать Дауренбек. — А что тут удивляться? Немец есть немец. Кто войну зажег? Кто трех твоих сыновей жизни лишил?..

— Не оскверняй моих детей своими погаными устами! — оборвал Ахмет. Голос его был негромок, но суров.

Дауренбек почувствовал свой перевес.

— Немец есть немец, да!.. — повторил он свои прежние слова. — Я их… Я за два года вот этими глазами насмотрелся такого, что на всю жизнь запомнил! И не позволю!..

— Ты про кого говоришь? Или совсем разума лишился? Он ведь мальчик еще…

— А кто у него отец? Это ты знаешь?..

— Не знаю и знать не хочу!

— А я знаю… Знаю, кто ты есть на самом деле! Укрыватель — вот кто! Ты… Ты…

— А ты — настоящий зверь!..

Не вмешайся в этот момент баскарма, камча обвилась бы, наверное, вокруг головы Дауренбека…

Пришлось обоим сделать строгое внушение. И тот и другой были виноваты. Ахмет согласился, что недосмотрел за стадом, а Дауренбек под грозным взглядом баскармы попросил у старика прощения за обидные слова.

— Погорячился, — сказал он, — испортил кровь на фронте. Не могу держать себя в руках…

— Слово — как стрела, назад не возвращается, — сказал Ахмет. — Ты замахнулся на мальчика, который стал мне сыном. — Он так и не принял у Дауренбека извинения и сам тоже не попросил.

Тем не менее они разошлись в тот вечер вроде бы примиренными.