Голубой бриллиант (Сборник)

туалет", и потом открыл соседнюю дверь, из которой пахнуло

598

огненным жаром. - Это парилка. - Он закрыл дверь и повел

меня дальше мимо широкой мягкой скамейки, покрытой

простыней, к бассейну, в который из трубы бурлил водяной

поток. - Ты какую воду любишь? - спросил меня. Я пожала

плечами. - Некоторые предпочитают температуру в двадцать

пять градусов, другие в тридцать, - пояснил он.

- Ту, что потеплей, - ответила я.

- Значит в тридцать, - решил он и, повернувшись лицом

ко мне сказал: - Итак приступим к оздоровительным

мероприятиям, выгоним из себя весь винно-коньячный хмель.

Вот вешалка, раздевайся, и марш в парилку.

Сказав это приказным тоном, он торопливо начал

раздеваться. Снимая с себя одежду, он небрежно швырял ее

на вешалку. Я стояла в растерянности. Раздевшись до трусов,

он обратился ко мне:

- Ну что стоишь? Тебе помочь? Будь, как дома. - И начал

расстегивать пуговицы моей блузки. При том делал он это

быстро и ловко, я не успела даже возразить, как моя блузка

оказалась на вешалке, а он уже растянул молнию моей юбки.

- Я сама, - робко произнесла я, чувствуя его власть над

собой. Конечно, для меня здесь все было ново, необычно, и я

не против была "пройти курс оздоровления". Я раздевалась не

спеша, еще не решив, до какой степени обнажаться. Он понял

мои колебания и тот час же снял свои трусы, оказавшись в

костюме Адама.

- Ты что, монахиня? - И так же ловко снял с меня

лифчик. Остальное я сняла сама.

Мы надели тапочки, он взял со скамейки байковое

одеяло, и мы вошли в парную. На меня пахнуло горячим

теплом и чем-то ароматным, напоминающим запах свежего

ржаного хлеба. Я хотела присесть на нижнюю полку, - а они

были в три этажа: две узкие и верхняя широкая, - но полки

были горячими и я не решилась. Денисов понял мое

затруднение, быстро вышел и вернулся с двумя гладко

выструганными дощечками, одну подал мне со словами: "это

тебе подгузник", другую оставил на скамейке, а сам расстелил

одеяло на верхней полке. Все это он делал быстро, но не

суетливо, как автомат. Я обратила внимание на его

обнаженную фигуру. Она показалась мне если и не

безукоризненной, то довольно ладной. Впечатление портил

уже явно наметившийся живот. Я не люблю пузатых мужчин.

Вначале мне было жарко даже на нижней полке, но

599

постепенно я свыклась и даже почувствовала особую прелесть

от горячего пара. А Денисов все хлопотал, выходил из парной,

вернулся с флакончиком какой-то жидкости, набрал в ковш

горячей воды, добавил в нее немного из флакона и плеснул на

камни. Повеяло новым, очень терпким и незнакомым мне

ароматом.

- Поднимайся на верх и ложись животом на одеяло! -

скомандовал он.

- Там жарко, - взмолилась я.

Тогда он вынул из ведра с горячей водой березовый

веник, окунул его в ведро с холодной водой и шлепнул им по

моей спине. Я вздрогнула, но было приятно, и я легла на

одеяло. Он очень мягко, осторожно касался веником моего

тела и спрашивал:

- Не очень жарко?

- Очень.

Тогда он опять окунул веник в холодную воду и положил

на меня. Так продолжалось минуты две-три после чего он

велел мне лечь на спину и процедура продолжалась тоже

минуты две-три. Положив веник мне на живот он поцеловал

мою грудь и сказав "пока достаточно", помог мне сойти вниз.

После парилки сразу в бассейн. Ощущение очень приятное,

какое-то блаженное состояние. Из бассейна опять в парилку,

но вместо березового был эвкалиптовый веник. И снова по

две-три минуты и бассейн, где я почувствовала себя

совершенно трезвой.

- На сегодня хватит, - решил он, когда я вышла из

бассейна, и, пристально оглядев меня, польстил: - У тебя

хорошая фигура.. - И набросил на меня, а потом и на себя

простыни.

Мы пошли в комнату, где был накрыт стол, и из нее в

следующую поменьше размером, в которой была

единственная широкая тахта. Он силой посадил на нее меня,

отбросил простыни, и я отдалась ему без сопротивления,

молча, без ненужных слов, без любви и без страсти, из

любопытства и как бы по обязанности, мне было и не плохо и

не хорошо, мне было безразлично. Я по-прежнему находилась

в каком-то тумане в состоянии отрешенности. Получив свое,

Денисов отвернулся от меня, лежал неподвижно и молча, как

бревно. Мы были чужими. Молчала и я, вспомнив Егора,

ласкового, нежного, и во мне вспыхнуло чувство жалости к

Егору и себе самой. Ведь мы были одно целое, и боль и

жалость ощущали вместе, сообща. Меня подмывало сказать

600

что-то язвительное, колючее, но подходящие слова не

находились, и Денисов, вставая с постели, озабоченно

проговорил:

- Тебе надо поспешить, что б Андрей к полуночи

возвратился в Москву.